«А он что, разве жив ещё? Ну что ж, пусть поплачет. Заодно пусть подумает, с кем в сауне досуг проводить, а с кем – на яхте кататься!»

Орденоносный Турбанов поплёлся обратно, в так называемое место пребывания, сопровождаемый всё тем же могучим Фоминым.

Вдруг посреди пустого коридора Фомин остановился, отпер какую-то дверь и бережно втолкнул Турбанова в комнату типа кладовки, заставленную вёдрами, швабрами и мешками со стиральным порошком. Там было негде повернуться. «Это что за фокусы?» – Турбанов сделал попытку обогнуть скульптурного подполковника, но тот стоял, как утёс, тяжёло и взволнованно дыша. Грудь его вздымалась, он выглядел так, словно готовился к интимному признанию. Ни с того ни с сего он заговорил афоризмами: неправда – это, значит, такая ложь, когда обманывают. А он лично выражает правду, потому что он искренний душой. Ну, в этом смысле. И, значит, вот какой вопрос. Он слышал, что англичане посылают агентов, чтобы добыть секреты нашей страны. Правда ли это?

«Ну как вам сказать», – исчерпывающе ответил Турбанов.

Видимо, для пущей убедительности Фомин достал свою коробочку, которую в прошлый раз прикладывал к стенным панелям, и сказал, что он знает шесть секретных кодов – целых шесть! И, так и быть, он согласен отдать их англичанам, если ему заплатят по десять тысяч за каждый код – по десять. Поскольку Турбанов тупо молчал, подполковник сделал большое нравственное усилие над собой и уточнил: «По восемь». Было видно, что ему нелегко это говорить, он переступал с ноги на ногу и на глазах терял свою скульптурную мощь.

Наконец, у Турбанова прорезался дар речи: «Лично я бы сейчас купил любой код, чтобы выбраться из этой поганой кладовки». Он сделал вторую попытку обогнуть Фомина, и в этот раз ему удалось.

Уже в коридоре подполковник с глубоким чувством прокашлялся и виновато сказал: «Вас ещё сегодня Мовлад Умарович ждут».

Мовлад Умарович лежал в окружении капельниц, весь опутанный шлангами и пластиковыми трубками, похожий на хорошо сохранившегося фараона Аменхотепа из XVIII династии.

«У вас не больше десяти минут», – предупредила медсестра.

Турбанов сел рядом и спросил: «Как вы себя чувствуете?»

Больной говорил медленно и еле слышно:

«Моя жизнь и моя смерть посвящены Аллаху, Господу миров. Какой они тебе процент пообещали? Сколько?»

«Нисколько».

«Обдурят обязательно! Сказано: сражайтесь с теми, кто не верует в Аллаха. Хочешь знать, когда придет помощь Аллаха? Воистину, помощь Аллаха близка. Переведи всё на один счёт. Ты знаешь – на какой. Неверным нет веры. Аллах убрал свет и оставил их в непроглядном мраке. И всё, что делаешь, делай от души, как для Господа, а не для человеков. Салман пришлёт тебе правильные реквизиты. Перекинешь ему пол-арбуза на текущие расходы. И потом ещё пол-арбуза. Господь тебя сделает главою, а не хвостом, и ты будешь только на высоте, а не будешь внизу… Любящий свою душу погубит ее, а ненавидящий душу свою сохранит её в жизнь вечную. Всякий успех в делах производит взаимную зависть между людьми. Род приходит, и род уходит. Суета и томление духа!»

Левая рука Мовлада Умаровича, пришпиленная к капельнице, свисала с кровати ладонью кверху. Ладонь была гладкая, без единой морщины, как протез.

Турбанов тихо встал и вышел из комнаты.

Ночью его растолкал вечно возбуждённый Карагозин: «Я скажу всю правду! Я всё скажу! Мы не катались на яхте. Да, мы были с Верой Александровной в сауне. Она сама сказала: “Я тебе отдам себя, только если окажусь на яхте”. Ну, вы же знаете, Вера Александровна романтическая натура! Так прямо и говорит: “Отдам себя, если только на моей собственной яхте”. А в сауне-то она сама догола разделась. Христом Богом клянусь, сама догола!»

«И когда уже вы все заткнётесь?» – сказал Турбанов, отворачиваясь к стене.

Утром снова пришёл подполковник Фомин и позвал Турбанова «с вещами на выход». Оказалось, надо безотлагательно, сломя голову мчаться на встречу с Аркадием Феликсовичем, который лютует и грозит всех посадить.

«Безотлагательно? Тогда я лучше эту встречу отложу».

«Это очень правильно! – восхитился Фомин. – Но Аркадий Феликсович выразились так, что вам светит пожизненное».

«А что ему надо от меня?»

«Крупную сумму, срочно. Они говорят, у вас имеется в наличии телефон, чтобы деньги заказать».

Турбанов задумчиво покопался в своём опостылевшем портфеле, наскрёб на дне один из тех одноразовых телефонов, которые следовало уничтожать после первого же звонка, и вручил Фомину: «Вот отличный аппарат, передайте Аркадию Феликсовичу, пусть звонит на здоровье».

Подполковник убежал, почти счастливый.

Вообще, как заметил Турбанов, все, кто встречались ему в коридоре, не ходили, а бегали. Это напоминало какой-то всеобщий аврал с паническим оттенком. Бегали военные и штатские разной степени солидности. Прибежала молоденькая буфетчица с кружевной наколкой на гладких волосах, толкая впереди себя сервировочный столик, нагруженный виски и коньяком.

Буфетчица отперла своим ключом лифт, Турбанов помог ей вкатить столик, сказав: «Мне туда же», и они вместе спустились на первый этаж.

Это был огромный круглый зал с барной стойкой в центре.

Часы на стеклянном потолке подсказывали дату – 1 января.

Турбанов приютился возле бара. Там роились менеджеры среднего звена: они просили барменов «повторить», чокались, шутили и заливали за воротнички с таким рвением, будто хотели упиться и сразу опохмелиться на годы вперёд. Турбанов взял себе кофе и бутерброд с колбасой.

Поодаль, отдельно от всех, в креслах, расставленных вогнутым полукругом, заседал «генералитет» – эти с мрачными лицами безотрывно глядели на экраны, вмонтированные в стены вкруговую, по всему периметру зала. Могло показаться, здесь действует нечто вроде центра управления полётом, если бы эти люди и в самом деле чем-то управляли, а не сидели, молча уставившись в телевизионные картинки. Да и сами картинки были странными: на нескольких подслеповатых мониторах с трудом угадывалось тёмное шевеление людских масс – длинные расплывчатые пятна, ползущие по неузнаваемым улицам в неопознанную сторону. Оставалось лишь догадываться, что в городе растёт какое-то волнение. А на больших панелях изображение было резким, как вид из окон. По сути, это и были окна – удешевлённая имитация видеопанелей с плотной зеркальной тонировкой извне.

Там виднелся пустырь, возникший после «сбривания» части района, наспех вымощенный плиткой и наименованный площадью Труда. На площади толпились подмёрзшие весёлые демонстранты, они что-то скандировали, но не было слышно – что. Вокруг бегала чья-то рыжая потерянная собака с беззвучным лаем. Начинался снегопад.

Иногда на весь этаж нечаянно включалась громкая связь, звучащая как трескучий репродуктор советских времён. Если напрячься, можно было различить обрывки новостей и служебных переговоров.