Время и расстояние перестали существовать как отдельные величины, все обратилось в этот поток, существующий по своим жестким законам, где Шабанов играл роль случайного пассажира, не более. Однако когда впереди возник огромный камень, стоящий посередине реки и разрезающий ее надвое, и когда он увидел, что нос лодки летит точно на плоский каменный форштевень, более инстинктивно Герман прыгнул к правому борту, сделал резкий крен и в тот же миг отскочил на корму, загрузив ее, чтоб приподнялся нос. Этот неповоротливый утюг вдруг шустро скользнул в правый рукав потока и плавно вычертил дугу, огибая камень. А сразу же за ним отвесные берега вскинулись вверх, выросли, и река превратилась в каньон с мощным, однако глубоким и замедляющим бег потоком. Боковым зрением Шабанов засек некое движение на вершине камня, но обстановка тут же изменилась, и все, что оставалось позади, становилось не важным.

Все это напоминало первый полет на учебно-тренировочной спарке, еще в суворовские времена, когда обкатывали всех, кто изъявил желание идти в летное. На кадетов навешивали парашют, сажали в заднюю кабину, пристегивали, и пилот-инструктор неторопко, с ленцой поднимал самолет метров на восемьсот, давая полюбоваться на землю, после чего без всяких предупреждений валил его в вертикальный штопор и, выходя в горизонтальный полет, спрашивал по СПУ:

– Еще прокатимся или на посадку?

И когда слышал в ответ, что кадеты желают прокатиться, будто с цепи срывался и целых полчаса вертел фигуры высшего пилотажа, но уже с объяснениями, что и за чем следует, при этом заставлял отвечать или прочесть детский стишок.

А сразу же после приземления, словно доктор, смотрел в глаза и ставил соответствующий диагноз…

Бегущий по каньону поток все больше приобретал аэродинамические свойства, ибо мало чем отличался от воздуха при скорости в полторы тысячи километров в час, так что, изменяя положение днища лодки, как плоскости, можно было вполне управлять ею без руля и ветрил. Едва Шабанов освоился и обвыкся в ипостаси мореплавателя, как заметил впереди сначала три пятнистых, странных предмета, висящих точно по курсу лодки и в метре над водой, и не разглядел – угадал людей в камуфляже, сидящих на тросе, натянутом поперек реки, будто куры-пеструшки на насесте. И секундой позже понял, что оранжевые воротники у них – надувные спасательные круги!

Они засекли лодку, двое изготовились прыгать, третий остался на месте, вывернув из-за спины оружие. Герман ударил очередью не размышляя, поскольку расстояние до них сокращалось стремительно. Один сразу же оторвался и канул в воду вместе с воротником, второй неожиданно и ловко сделал подъем переворотом, словно на перекладине, ушел от следующей очереди и тотчас же прыгнул в лодку.

Шабанов бил в упор и от живота. Десантник по инерции чуть не вышиб его из лодки и улетел через корму в воду. А третий, оставшийся на своем насесте, долбанул из подствольника и, сорвавшись с троса, повис на страховке, бороздя ногами поток. Граната легла справа, взбила бурун и через мгновение, уже за кормой, со дна реки вылетел белый пузырь и, лопнув, выпустил облако дыма.

Все, что позади – не важно!

Он закинул руку за спину, отыскал в НАЗе и, будто стрелу из колчана, выхватил запасной магазин – этот опустел как-то уж очень скоро. В запале Герман не отметил мига, не прочувствовал, что первый раз в жизни стрелял в людей, и все прошлые заморочки относительно комплекса молодого бойца пролетели бы мимо, не оглянись он назад.

Убитый им десантник пристроился за кормой и плыл не отставая, касаясь самодельного руля спасательным кругом на шее. Девятимиллиметровая пуля снесла ему череп, и над оранжевым воротником торчала лишь часть лица с носом и ртом. Стараясь не смотреть, Шабанов двинул его доской в сторону, однако мертвец тут же вернулся в кильватер, словно привязанный.

– Сгинь, паскуда! – Он вскинул пистолет и продырявил круг. Оранжевое пятно медленно ушло под воду.

Слишком пристальное внимание, тому, что оставалось позади, в один миг было наказано: следующий трос едва самому не сдернул голову, и, уходя от него, Шабанов упал навзничь. И не услышал – почувствовал, как по лодке скребет металл и рогатая альпинистская кошка, свалившись с носовой площадки, захватывает деревянное сиденье, а вторая ползет по борту и ищет, за что бы зацепиться. Он сделал рывок вперед, но пули забарабанили по корпусу, дырявя его от носа до кормы. Лодку вмиг развернуло, кошка слетела со скамейки, но тут же плотно заякорилась на носовом багажнике, и ставшая послушной посудина забилась на крюках, словно пойманная рыбина. А по тросу, стремительно перебирая его руками, сразу с двух сторон скользили такие же камуфлированные с воротниками на шеях. Их кто-то прикрывал с берегов, на глазах превращая дюральку в дуршлаг и не давая Герману подняться, потому он видел лишь руки в черных перчатках, хватающих трос. Очередь из пистолета улетела впустую, стрелять прицельно не давала бьющаяся на привязи лодка, и тогда Шабанов разрядил весь «магазин» по кошке и дюралевой переборке.

Он не видел, что произошло, ибо уже смотрел вперед; лодка сорвалась с крюков и полузатопленная, отяжелевшая, слившаяся с потоком понеслась вперед кормой. С берегов еще долбили по ней длинными очередями, взбивая воду внутри и за бортом, но было ясно – прорвался! Он перезарядил «Бизона» и на четвереньках не пошел – поплыл в носовую, вздыбленную часть, поскольку один из «канатоходцев» выпустил трос и поплыл за лодкой, быстро сокращая расстояние. В сумерках виден был лишь спасательный воротник, и по нему, как по мишени, поражаясь своей хладнокровности, Герман трижды выстрелил одиночными. Круг будто бы растворился в воде, но струи, опрокинув мертвого противника, через секунду вытолкнули его кверху задницей и понесли за лодкой.

Насквозь мокрый и тяжелый, Шабанов попытался забраться на вспоротую пулями и кошкой носовую площадку и лишь сейчас почувствовал боль в ногах, причем одинаковую – в икроножных мышцах, и поскольку не увидел ни пробоин, ни крови, тут же забыл о ней: река становилась тише, и можно было ждать новых сюрпризов каждое мгновение. Между тем лодку медленно развернуло вздыбленным и более плавучим носом вперед, а стенки каньона довольно резко расширились и значительно посветлело: вот где у них основная засада!

Но странное дело, ни над водой, ни на берегах никого не видно, разве что темный валун мертвеца все еще мелькает за лодкой в мелких, кипящих волнах…

Не смотреть назад!

После мощного, бетонно-твердого потока, зажатого в скалах, река здесь размякла, разлилась и напоминала омут, стоячий пруд – берега почти не двигались, и, выждав три долгих, настороженных минуты, Шабанов забрел в корму и шевельнул доской: может, удастся прибиться к берегу. И в этот момент заметил очертания лодки на воде, прямо по курсу…

Нет, не простой лодки! По мере того как затопленную дюральку подносило ближе, Герман все отчетливее видел белую морскую шлюпку с высокими дощатыми бортами, выгнутыми широко и плавно, чтобы держать крутую волну. Она стояла на месте, будто на якоре, на три четверти повернутая к нему бортом и – удивительно! – почти не касалась воды; скорее, парила над ней, словно была вырезана из одного куска легчайшего пенопласта. Шабанов ждал засады, и потому подплывал с пистолетом на изготовку, прячась за вскинувшимся носом лодки: в любое мгновение из-за бортов этой необычной для горных рек шлюпки могли выскочить пятнистые перехватчики. Однако расстояние сокращалось, и вместе с ним рассеивались тревога и настороженность; он чувствовал, что в странном суденышке никого нет. И будто в доказательство этому, оно неспешно развернулось носом вперед и медленно тронулось с места, на короткий миг показав пустое и тоже белое нутро. А в следующую секунду корма шлюпки задралась вверх, и Герман понял, что стояла она у верхнего бьефа гремящего, пенного порога, и что начинается новый, головокружительный и смертельный спуск. Дюралька сейчас же клюнула носом, сваливаясь в кипящий на камнях поток, и будто зажиревшая, тяжелая гусыня, понеслась следом за легкой и призрачной белой шлюпкой.