Хотя принц Уэльский и принадлежал к «молчаливой службе»,[28] его никак нельзя было назвать человеком сдержанным. В отличие от его жены, у которой самым сильным выражением была фраза «Не слишком разумно», он мог метать громы и молнии, причем ругался мастерски. Лорд Эшер называл его из-за этого «вечным мальчишкой». Возможно, на его поведении действительно сказывалась присущая юности несдержанность, а может, за его болтовней скрывалась внутренняя неуверенность, от которой он не мог избавиться ни с помощью Бигге, ни при поддержке принцессы Мэй. Иначе чем объяснить, что его высказывания часто бывали чересчур откровенными, а иногда и просто опрометчивыми. Вернувшись в 1906 г. из Индии, он характеризовал Керзона, по словам министра Джона Морли, в «самых непомерных выражениях». Так, он жаловался будущему вице-королю Чарлзу Хардинджу, что Керзон якобы все делал в Индии неправильно, — мнение, которое Хардиндж немедленно оспорил.

К правительству либералов, пришедшему к власти после оглушительной победы на выборах 1906 г., принц относился весьма пренебрежительно. В 1908 г., как-то после ужина в Виндзоре, он поспорил с Уинстоном Черчиллем — речь шла о том, кто будет следующим премьер-министром после ухода вечно болеющего Кэмпбелла-Баннермана. Когда Черчилль сказал, что, возможно, им будет Асквит, принц громко возразил, что, хотя он и доверяет Асквиту, все же считает его «не вполне джентльменом». Это замечание было услышано Кноллисом, который очень обеспокоился и в панике подбежал к принцессе Виктории, попросив ее прервать беседу. Вспоминая этот эпизод в 1914 г., уже ставший королем принц Уэльский, которому Асквит позднее выражал свое неудовольствие, соглашался, что не может его за это винить: «Я не должен был этого говорить, с моей стороны было чертовски глупо так заявлять. Черчилль передал мои слова Асквиту, что было просто чудовищно, и нанес этим большой вред». Несмотря на раскаяние, на другом званом обеде принц, перегнувшись через стол к сэру Джорджу Мюррею, постоянному заместителю министра финансов, буквально прорычал: «Не понимаю, сэр Джордж, как вы можете и дальше служить этому чертову Ллойд Джорджу!»

Другим влиятельным человеком, который из-за несдержанности принца превратился в его врага на всю жизнь, был адмирал сэр Джон Фишер. Они знали друг друга с 1882 г.: тогда один был корабельным гардемарином на «Вакханке», а другой — командиром «Непреклонного». В течение многих лет вели личную переписку. В 1903 г., будучи 2-м морским лордом, Фишер отмечал: «Он очень радушен и дружелюбен и чрезвычайно мне помог во всех начинаниях, которые мы затевали». Эти нововведения включали изменение порядка поступления на флот, совершенствование образования, признание инженерного дела важнейшим предметом обучения и улучшение условий на нижней палубе. На следующий год Фишер становится 1-м морским лордом[29] и начинает более радикальные реформы: за счет наименее уязвимых баз укрепляет флот метрополии; не допускает увеличения численности личного состава, отправляя на слом большое количество мелких и устаревших судов; создает на резервных судах кадрированные экипажи, поддерживающие их в состоянии постоянной готовности; начинает программу строительства быстроходных линейных кораблей и крейсеров, оснащенных крупнокалиберными орудиями. Фишер также демонстрирует свое доверие к субмаринам, вместе с принцем отправившись на одной из них в море неподалеку от Портсмута. При этом оставшаяся на берегу принцесса Мэй, по рассказам очевидцев, пробормотала: «Я буду очень разочарована, если Джордж не всплывет».

В 1908 г. принц плавал в Канаду и обратно на корабле Его Величества «Индомитэбл»[30] — новом боевом крейсере, созданном совместными усилиями Фишера и корабелов. Невозможно было поставить под сомнение ни его боевые качества — на корабле размещались восемь двенадцатидюймовых орудий, ни быстроходность. На обратном пути средняя скорость крейсера лишь немного не доходила до 25 узлов,[31] почти сравнявшись с рекордным результатом в 25,08 узла, который был достигнут во время трансатлантического перехода пассажирским лайнером «Лузитания». Принц и Бигге по очереди подходили к топке, возвращаясь оттуда черными от угольной пыли. «Это действительно великолепный корабль, — сказал принц Фишеру, — лучший из всех, что я видел».

За этими дружескими поздравлениями скрывалось, однако, растущее недоверие принца к 1-му морскому лорду Адмиралтейства. С сутью политики Фишера он в целом соглашался, хотя и сожалел о сокращении традиционного британского присутствия в Средиземном море; откровенную враждебность вызывали у принца лишь те жесткие методы, которыми тот ее проводил. «Чтобы командовать флотом, Нагорная проповедь не годится», — любил говорить 1-й морской лорд. Используя выражения Ветхого Завета, он клялся, что у тех офицеров, которые осмелятся ему перечить, «жены станут вдовами, дети сиротами, а дома превратятся в навозную кучу». За создание мощного флота страна заплатила вспышкой профессиональной вражды, почти на целое поколение отравившей личные отношения между моряками.

Принципиальным антагонистом Фишера был адмирал лорд Чарлз Бересфорд, главнокомандующий Флотом Пролива. Он не был таким интеллектуалом, как Фишер, ему недоставало его проницательности, но он ничуть не уступал ему ни в патриотизме, ни в храбрости; да и подчиненные его обожали. Тщеславный, со взрывным темпераментом, он использовал против своего противника даже такой способ, как аристократическое высокомерие; брат пятого маркиза Уотерфорда, он насмехался над Фишером из-за низкого происхождения (родители которого принадлежали к среднему классу) и из-за якобы имевшейся у него азиатской крови. Наносившие противнику удары всем, что попадалось под руку, два адмирала имели влиятельных союзников в парламенте, в прессе и при дворе. Вступив в эту битву, принц Уэльский оказался в весьма затруднительном положении — ведь он должен был содействовать падению одного из близких друзей отца и возвышению одного из самых упорных его противников. Хотя Эдуарда VII временами и раздражали манеры Фишера, он не мог не восхищаться его пророческим гением и будто молодел, слушая его соленые остроты.

Бересфорд, напротив, находился у короля в немилости после одной ссоры, относящейся еще к периоду 1890-х гг. Оба они в то время пользовались благосклонностью леди Брук, впоследствии ставшей знаменитой социалисткой графиней Уорвик. В самом деле, принц Уэльский (тогда еще он назывался так) заканчивал свои письма к ней необычным обращением: «Спокойной ночи и храни тебя Бог, моя обожаемая маленькая Дэйзи, навсегда твой, твоя единственная Любовь». Бересфорд оказался не столь постоянен в привязанности к леди Брук и порвал с ней в 1889 г., дабы воссоединиться с собственной женой. Леди Брук, однако, стала упрекать бывшего любовника в «неверности» и апеллировать к своему высокому покровителю, который неблагоразумно изгнал с королевского двора леди Чарлз Бересфорд как раз в тот момент, когда ее муж находился в море. Поговаривали, что по возвращении в Лондон Бересфорд якобы ударил будущего суверена во время яростной стычки в Мальборо-Хаус; во всяком случае он открыто его игнорировал во время скачек в Аскоте. Хотя соперники в конце концов принесли взаимные извинения, их былой дружбе пришел конец.