Паренек долго топтался у подъезда, в котором жил сам и где поселился теперь Аристов. Тонкая подошва стареньких кроссовок, казалось, сделалась железной, так от нее было холодно ступням. Толстовка под курткой тоже ни черта не грела. А с чего ей греть-то, если мать спьяну ее в бак с кипящим постельным бельем забухала и кипятила потом час? Чуть на нитки не расползлась и тонкой стала, что та майка. Треники под джинсы не надел, они чуть ниже колена были, выделялись под джинсовой тканью, как панталоны бабьи. Надо было все же их надеть, кто его теперь видит? Это в школу в них нельзя, а сегодня ведь воскресенье.

Замерз он так, что подбородок стал трястись, а коленок почти не чувствовал. Подумал и пошел все же в каморку Аристова. Вскипятил по новой чайник, сварил два яйца всмятку, нарезал колбасы, хлеба и сел прямо там – за шкафом – перекусить. Есть старался медленно, хорошо пережевывать, не глотать кусками. Поначалу получалось, но потом снова сбился и заспешил. Дурацкая привычка, но попробуй от нее избавься! Если не поторопишься, либо из-за стола пьяные родители погонят, либо последний кусок отберут, чтобы было чем закусить.

Андрей вздохнул, посмотрев на опустевшую тарелку. Перевел взгляд на колбасную жопку: оставлять или нет Аристову? Мало ведь, все равно не наестся дядя Петя, а ему, Андрюхе, в самый раз последнего червя заморить. Схватил с доски колбасный кусок, резво очистил, впился в него зубами и съел через минуту. Убрал все со стола, ополоснул посуду, смел крошки, тут и замок дверной защелкал.

Пришел!

– Дядя Петя, я тебе сейчас что расскажу! – Андрюшка вылетел в крохотный коридорчик, где даже стол обеденный не уместился бы, и едва не налетел на Аристова. – Я такое узнал!

Тот обошел его взглядом, как пустой ящик почтовый, молча разделся, сунул шапку в рукав, повесил пуховик на гвоздь, снял ботинки, напялил старые тапки, они у него от тюремной жизни остались. Осторожно отодвинул с дороги Андрея, прошел по ковровой дорожке в комнату, сел на диван. Сидел какое-то время молча, тупо глядя перед собой, а потом вдруг спрашивает:

– Ты поел?

– Да.

– Что поел?

– Яйца сварил, колбасу доел, чай пил с булкой, тоже…

– Что тоже?

– Тоже доел.

На его щеках вспыхнули два багровых пятнышка и тут же начали расползаться по всему лицу, словно зараза какая-то. Ему сделалось нехорошо и стыдно. Нехорошо от того, как вел себя с ним дядя Петя. Отстраненно, холодно, будто с чужим. И стыдно за то, что сожрал все и ему ничего не оставил.

– Еще есть хочешь? – спросил Аристов и только тогда поднял на Андрюшку глаза, но смотрел без укора, с заботой даже. – Там в пакете у двери продукты, разбери. Пожуй че-нить.

Даже если бы и голоден был Андрюха, аппетит утратил бы тут же, настолько непривычно было видеть своего друга и покровителя в таком состоянии. Не то что он бывал прежде болтлив, но чтобы так вот неразговорчив…

Этого прежде за ним не водилось.

– Что-то случилось, дядь Петь?

Андрюшка вернулся из коридорчика с пакетом, в котором лежали банки со шпротами, буханка черного хлеба, пачка сливочного масла, упаковка пряников шоколадных и батон докторской колбасы. Присел рядом с Аристовым на диване, вздохнул.

– А я только что чайник вскипятил. Может, попьем чайку с пряниками шоколадными?

– Ты попей, Андрюшка, попей, и вот еще что, – Аристов повернулся к нему, потрепал по макушке, глянул в глаза, как приговор прочел. – Собирайся потом и домой марш.

– Как домой?! – оторопел Андрей. – Почему домой?!

– Так надо, – тихо и властно приказал Аристов и снова сел на диван, к нему боком. – Выпей чаю, поешь, с собой возьми че-нить и дуй домой… Так надо, понял!

– А как же то, что мы с вами сегодня замутили?

Пацан так обиделся, что побоялся разреветься тут же, прямо сейчас, как девчонка последняя, как сопливый нытик. И будет тереть сопли и слезы рукавом и всхлипывать. Стыдоба! Поэтому, собрав в кулак все имеющееся у него мужество, Андрюха сдержался и срывающимся голосом спросил:

– А как же то дело, дядь Петь? Бросить его, да?

– Забудь, – снова очень тихо, но внушительно обронил Аристов. – Про все забудь и дуй домой. И сюда больше… Сюда, пока не позову, не ходи.

– Помешал я, да?! – Слезы все же брызнули из глаз, злые, со свирепым напором, и он начал орать, бегая по тесной комнатушке и собирая свои нехитрые пожитки: – Помешал! Я всем мешаю! Всем!!! Сначала родичам, они давно меня на бутылку променяли, теперь вам!!! Что там, а? Что я пропустил?! Да пошли вы все, скоты!

Он сунулся в дверь, но громадная, тяжелая пятерня вцепилась в полу куртки и немедленно отбросила его обратно. Андрюшка пролетел полметра, споткнулся и припечатал спиной шкаф, разгораживающий комнату. Стало только хуже. К злой обиде на всех взрослых, так вот запросто отрекающихся от него, когда им вздумается, прибавилась теперь еще и ссадина на макушке. Он заплакал уже навзрыд, совсем не заботясь, что его сочтут слабаком и хлюпиком.

– Ты чего, а? Ну чего разошелся, Андрюшка? – Аристов заходил по тесной конуре туда-обратно, руки за спиной. – Чего вопишь? Дома тебе надо побыть, понял? А по тому делу, что вчера мы с тобой мусолили, не суй носа больше никуда, понял?

– Но почему? Почему забыть? Я такое узнал!

Он закрыл голову руками, будто боялся, что Аристов его бить начнет, и выглядывал из-под локтей, как из убежища. Знал, что дядя Петя терпеть не может, когда он вот так садится, и все равно сидел. Чтобы позлить его, что ли?

Но тот сегодня не стал ворчать, не поучал его избавляться от дурацких привычек, мол, здесь его никто не обидит и бояться ему нечего и закрывать голову не от кого, а сел неожиданно с ним рядом точно в такой же позе: подтянув коленки к подбородку и закрыв голову руками.

– Я тебе что сказал, пацан? – спросил Аристов после длинной паузы, нарушаемой лишь их тяжелым дыханием. – Я сказал, забудь, так?

– Так, а почему?

– По кочану! Потому что… – Петр Иванович осекся, снова вздохнул, рукой достал Андрюшину голову, притянул ее и прижал через мгновение к своему плечу. – Потому что узнала она меня, малый!

– Кто?! Кто узнал? – ничего не понял Андрюшка, но жалость к этому суровому надежному мужику громадным воздушным шаром забила все внутри, не давая ни дышать, ни шевелиться. – Дядь Петь, что стряслось-то?!

– Потом… – тот снял руку с его головы, ухватил за воротник куртки и потянул с пола. – Ступай домой, и сюда пока ни ногой. Обещаешь?

– Ну…

– Не нукай, а обещай! Ради нашей с тобой дружбы, пацан, обещай мне, ну! – Аристов поднял на него стылые, как февральские полыньи глаза, полные самых настоящих слез. – Обещай мне, малец, что с тобой ничего не случится, пока меня… Обещаешь?

– Обещаю, – соврал Андрюшка, скрестив в карманах куртки два пальца.