– Папа, поймай его, прошу тебя.

В какой-то момент Карло остановился, рассчитал направление ветра и сделал то, что я больше всего в нем любила, – изменил направление своего движения, и письмо само прилетело к его ногам. Задыхаясь, он остановился, поднял листок высоко над головой и, радостно улыбаясь, обернулся к дочери.

На ступеньках трапа Луче, которую сзади подталкивали другие пассажиры, вскинула руки к небу и крикнула:

– Мамочка, ты была права!

Потом она пальцем показала на своего отца и что было мочи прокричала:

– МОЙ ПАПА – САМЫЙ КЛАССНЫЙ!!!

Карло поднялся на трап к дочери, Луче бросилась к нему на шею и одной рукой крепко стиснула кулак отца, в котором он зажал мое письмо. В тот момент мы вновь были втроем.

Мне стоило бы тебя возненавидеть – но не получается.

Не могу отделаться от мысли, что, если бы ты сделала другой выбор, предпочла бы другого мужчину, я прожил бы не свою жизнь.

Я не могу даже представить себе другую жизнь: никто не может быть уверен в том, что счастлив, если не находится рядом с любимым человеком.

Я знаю, что это трудно понять, – но не для меня. Сейчас мне плохо именно потому, что тебя больше нет. Никто в этом не виноват, и нет правильного способа любить кого-то: все равно любовь дает больше, чем отнимает. Хотя многие – я прекрасно это знаю – считают меня несчастным безумцем.

Да и что такое любовь, если не стремление услышать то, от чего тебе становится хорошо?

Я хочу вернуться назад, Виола. Вернуться туда, где я понял, что без тебя я ничто.

Было обычное майское утро, учебный год подходил к концу. Мимо нас по ступенькам кубарем скатывались мальчишки и девчонки, будто массовка в кино, а я, стоя на лестнице, держал тебя за руку. Была перемена, и мы собирались пойти во двор, чтобы выяснить, не выглянуло ли солнце.

Помню, как внизу зашумели ребята и раздались угрожающие крики. Двое мальчишек стали драться, и все столпились вокруг, наблюдая, как один хватает другого за лямки рюкзака и приподнимает над землей. Твоя рука тут же выскользнула из моей: ты помчалась по лестнице вниз, к ним, и скрылась в толпе. Я глазам своим не поверил: что ты собиралась делать? Сначала оторопел, потом попытался догнать тебя, пока твое имя затухало на моих губах:

– Виола, куда ты! Остановись!

Потом твой голос все перечеркнул:

– Какой крутой! Давай, бросайся теперь на женщину! Ударь меня, ну что же ты! Я ведь все равно не могу защитить себя.

Тебя будто огнем охватило – и меня вместе с тобой. Лишь мгновение я наблюдал угрозу на его лице и твою вызывающую усмешку, после чего вдруг обрел силу, такую, что мог бы горы свернуть. Расталкивая всех вокруг, я помчался вниз, только чтобы схватить тебя за руку и вытащить оттуда…

– Ты спятила! Что на тебя нашло? Собралась драться с парнем? Зачем? Что ты хотела доказать, Виола? Или ты просто хотела напугать меня до смерти? – заорал я не своим голосом, чувствуя, как бешено колотится сердце.

– Да он настоящий придурок! И ты такой же. Не надо было вмешиваться – я могу за себя постоять! – заявила ты с оскорбленным видом, тяжело дыша, и отвернулась к двери.

Именно тогда я понял, насколько ты для меня важна, и набрался смелости признать это.

– Я не тебя побежал спасать, Виола.

Ты в изумлении обернулась.

– Я сделал это ради себя самого. Моя жизнь не стоила бы ломаного гроша, если бы тебе сделали больно.

Да, именно тогда я это отчетливо понял.

Иногда мне кажется, что я тебя вижу. Я не могу говорить об этом вслух, потому что меня сочли бы сумасшедшим, Луче бы испугалась. У нее не осталось никого, кроме меня, и я хочу, чтобы она чувствовала себя защищенной. Если я сдамся – ей конец.

Но это не так просто, знаешь ли. Я закрываюсь в своей комнате, ложусь с твоей стороны кровати и ищу тебя. Матрас хранит форму твоего тела, подушка пропитана частичками твоего запаха – все это для меня. Твоя одежда все еще висит в шкафу, а на бортике ванной стоит твой шампунь с запахом ванили. Никто из нас двоих не хочет их убирать – мы так решили не сговариваясь.

Это действительно больно, Виола. Особенно больно по утрам, на кухне, когда мне кажется, что ты вот-вот войдешь.

В этот миг, подобный взмаху птичьего крыла, кажется, что все хорошо. Но потом все возвращается на круги своя, и боль обручем сжимает желудок.

Боль – странная штука. Она появляется внезапно, после чего остается только ждать, когда она пройдет. Нет никаких вариантов, никаких противоядий. Надо просто глубоко вздохнуть и ждать.

Она действительно заставляет почувствовать себя живым. Видимо, это оттого, что от боли перехватывает дыхание. Но если трудно дышать, значит, ты еще жив, так ведь?

Странно, но в самом начале было легче всего. Первые дни я проводил в больнице рядом с Луче. Мне объяснили, что в четверти случаев организм пациента отторгает пересаженный орган сразу после операции – как правило, в течение первых двух недель. Поэтому несколько дней имели вполне конкретный смысл, свое начало и конец. В те редкие часы, когда я не сидел у постели Луче, я читал в библиотеке про жизнь после пересадки.

Я стал специалистом в вопросе взаимодействия лекарств, которые прописывают после операции.

Я узнал, что инфекции можно избежать, как можно реже посещая закрытые помещения с большим скоплением народа, что в первые месяцы после пересадки нужно носить маску, что нужно тщательно следить за чистотой рук и ногтей, бояться ран, порезов и немедленно промывать их водой с мылом и дезинфицирующим средством.

Я провожу тщательную уборку квартиры трижды в неделю и не даю ей прикасаться к животным и растениям.

Моя мать как будто угасла. Ты бы ее не узнала – в ней не осталось ни энергии, ни жизни. Когда она узнала, что ты сделала, она расплакалась, как девчонка. И это были настоящие слезы.

На твоих похоронах она глухо всхлипывала и качала головой, посматривая на распятие. По-видимому, так она пыталась показать Богу, что Он ее разочаровал. Возможно, она намеревалась соревноваться с тобой всю жизнь, хотя планировала сдаться первой. Однажды вечером она обняла меня и прошептала: «Прости». Думаю, эти слова предназначались тебе.

Смириться с тем, что твой ребенок любит кого-то больше тебя, можно лишь в том случае, если твой соперник – твой внук. Моей матери было очень тяжело принять то, как сильно я тебя любил. И теперь я отлично ее понимаю: когда Луче покинет меня, отправившись вслед за другим мужчиной, я потеряю гораздо больше, чем дочь. Я потеряю самую прекрасную часть себя.

Недавно моя мать вместе с Луче листали наши старые альбомы с фотографиями. Они смеялись. Думаю, мать хочет, чтобы Луче помнила, каким было твое лицо. Она говорит, что это очень важно. Сам я не могу на тебя смотреть, но они гораздо сильнее меня. Может, потому, что они женщины? Или потому, что они такие же, как ты?