тисов, и по обеим сторонам возникло плоское заболоченное пространство. Бесконечную пустоту разнообразили небольшие коричневые бугорки и клочки кустарников и колючего дрока. Грязные медные ручьи змеились по открытым полям, и дикая коричневая трава росла по обе стороны оград, пытаясь предъявить свои права на изрытую глубокими колеями Пит-роуд[43]. Сама дорога была покрыта слоем угольной пыли, в которой колеса оставляли следы, будто на негативе свежевыпавшего снега.

Такси, сотрясаясь на выбоинах, неторопливо повернуло. Вдали простиралось море громадных черных насыпей, холмов, выглядевших так, будто жизнь в них выжжена дотла. Они закрывали линию горизонта, а за ними не было ничего, словно такси добралось до края земли. На выжженные холмы падали отблески солнечных лучей, а ветер сдувал с вершин черные вихрящиеся клубы, точно с гигантских куч пыли, которые вытряхнули из пылесоса. Вскоре в зеленовато-коричневом воздухе появился темный, едкий привкус, металлический и резкий, какой ощущается, когда притронешься языком к электродам севшей батарейки. Они сделали еще один поворот, и сломанная изгородь закончилась большой автомобильной парковкой. В конце парковки стояла высокая кирпичная стена со старыми железными воротами, закрытыми и запертыми на навесной замок с цепью. Будка охранника у ворот наклонилась под странным углом, а ее крыша густо заросла сорняками. Шахта была закрыта. На фанерном ограждении кто-то написал «Тори, идите на хуй». Казалось, что шахта закрыта навсегда.

Напротив ворот стояло невысокое бетонное сооружение без окон. Из него выходили десятки мужчин, собирались мрачными группками на Пит-роуд. Могло показаться, что эти люди выходят из церкви, но, когда рычание дизеля приблизилось, они все, как один, повернулись. Шахтеры прервали разговоры и прищурились, чтобы получше рассмотреть такси. На всех были одинаковые черные спецовки, они держали большие янтарные кружки и покуривали сигареты. У шахтеров были умытые лица и розовые руки, которые словно забыли о работе. Кроме этих людей, ничего чистого на протяжении нескольких миль не встречалось, и в этом, казалось, было что-то ущербное. Шахтеры неохотно расступились и пропустили машину. Лик смотрел на них, они смотрели на Лика. У него засосало под ложечкой. У всех мужчин был взгляд его матери.

Поселок возник перед ними неожиданно. Узкая пыльная дорога впереди резко упиралась в склон невысокого коричневого холма. Каждая из трех или четырех маленьких улочек, из которых и состоял поселок, горизонтально ответвлялась от главной дороги. Дома с пологими крышами, квадратные и приземистые, стояли тесными рядами. Перед каждым домом – невыразительные садики под одну гребенку, каждый садик рассечен идентичными белыми бельевыми веревками, натянутыми на серые столбы. Поселок здесь окружало торфяное болото, а на востоке землю в поисках угля разрыли, и она почернела, стала бесплодной.

– Это оно и есть? – спросила она.

Шаг не смог ответить. По его ссутулившимся плечам она поняла, что и его сердце упало. Задние зубы Агнес были стерты в порошок. Подъезжая к невысокому холму, они увидели невзрачную католическую церквушку и группку женщин в домашних халатах. Шаг покрутил головой в поисках указателей и резко свернул направо. На этой улице ровными рядами стояли скромные двухэтажные дома на четыре семьи. Это были самые жалкие и невзрачные дома, какие доводилось видеть Агнес. Окна большие, но тонкие, такие легко выпускают тепло и легко впускают холод. Из дымоходов по всей улице в небо уходили черные клубы дыма, в домах даже в теплый летний день стоял невыносимый холод.

Миновав еще нескольких домов, Шаг остановил машину. Он подался вперед над баранкой, чтобы получше разглядеть здание. На улице они почти не увидели припаркованных машин, а те, что стояли, явно были не на ходу.

Шаг отвлекся, и Агнес тем временем принялась рыться в своей черной кожаной сумке. «Вы трое, держите рот на замке, ясно?» – прошипела она. Она опустила голову во вместительную сумку и чуть наклонила ее к лицу. Дети видели, как пульсировали мышцы на ее горле, когда она сделала несколько больших глотков из спрятанной внутри банки теплого лагера. Агнес вытащила голову из сумки. Лагер смыл помаду с ее верхней губы, и она протяжно взмахнула ресницами под слоями потраченной впустую туши.

– Какая сраная дыра, – неразборчиво проговорила она. – А я-то хорошо оделась ради этого.

1982

Питхед

Восемь

К тому времени, когда открылась задняя дверь фургона «Альбион», посреди дороги уже собрались несколько женщин, которые, не таясь, смотрели на то, что тут происходит. В руках они держали мокрые кухонные полотенца, недоглаженную одежду – они даже не дали себе труда оставить эти вещи дома, так спешили прийти и увидеть. Семьи появлялись из низеньких домов и усаживались на ступеньках крыльца, словно для просмотра хорошей передачи по телику. Ватага чумазых детишек во главе с бесштанным мальчишкой пересекла пыльную улицу и встала полукругом около Агнес. Она вежливо поздоровалась с детьми, которые в упор разглядывали ее, вокруг губ у них все еще оставались красные соусные кольца после обеда.

Поскольку шахтерские дома стояли довольно плотно, входные двери неизбежно располагались одна напротив другой. Участки разделялись лишь невысокой оградой и узкой полоской травы. Входные двери против двери Агнес были все широко распахнуты, в них стояли женщины, глазели, с полдюжины детей с одинаковыми лицами толклись рядом. Как на фотографии бабушки Кэмпбелл и ее ирландской дюжины – Вулли как-то показывал ей этот снимок. Агнес стояла на своем крыльце, улыбалась над низкой оградой, махала, ее кроличьи рукава с бусинками пускали солнечных зайчиков.

– Привет, – вежливо обратилась она к общему собранию.

– Вы сюда переезжаете? – сказала женщина от двери соседнего дома. Ее светлые волосы вились на темно-каштановых корнях. От этого возникало впечатление, что на женщине детский парик.

– Да.

– Все вы? – спросила женщина.

– Да. Моя семья и я, – поправила ее Агнес. Она представилась, протянула руку.

Женщина поскребла голову. Агнес подумала, может ли та говорить иначе, чем вопросами, когда женщина наконец ответила.

– Меня зовут Брайди Доннелли. Я прожила на верхнем этаже двадцать девять лет. У меня за энто время сменилось пятнадцать нижних соседей.

Агнес чувствовала, что глаза всех Доннелли устремлены на нее. Тощая девочка с темными круглыми глазами вынесла через дверь поднос с разными чайными кружками. Все взяли по одной, не отрывая глаз от Агнес.

Брайди кивнула над оградой.

– А это Норин Доннелли, моя родня. Но не моих кровей, вы меня понимаете. – Седоволосая женщина поболтала языком во рту и резко кивнула. Брайди Доннелли продолжила: – Эту девчонку зовут Джинти Макклинчи. Моя родня. Это моя кровь. – Миниатюрная женщина размером с ребенка рядом с Норин