Обед прошел гладко и достаточно приятно. Беседа была оживленной и касалась не только мелочей сельской жизни, приближающейся церковной ярмарки, рыбалки, ожидаемых балов и вечеринок, но и тех счастливцев, кто был в Лондоне во время сезона и приедет, чтобы сообщить последние новости ...

Все взгляды почти одновременно обратились на Барнаби. Тот улыбнулся и немедленно принялся излагать историю о двух сестрах, намеревавшихся взять общество и его членов штурмом и натиском. Только Джерард знал, насколько приукрашен рассказ, и, весело покачивая головой, восхищался живостью воображения Барнаби.

Наконец молодые люди поднялись из-за стола, предварительно велев хозяину гостиницы отнести расходы на счета отцов семейств.

Оседланные лошади уже ждали, Мэтью маялся поблизости, очевидно, надеясь помочь Жаклин сесть в седло. Надеялся он напрасно. Джерард помог ей спуститься, коротко приказал конюху покрепче держать кобылу под уздцы и, сжав талию девушки, без особых усилий усадил в седло.

Но взгляды их встретились, и ощущение ее тела, гибкого и невыразимо женственного, ударило ему в голову. А когда ее прелестные глаза расширились, словно она испытывала то же самое, он понял, что задыхается. Пришлось усилием воли оторвать руки, отпустить Жаклин и отступить.

– Спасибо.

Она казалась еще более взволнованной, чем он.

Подойдя к своему мерину, он вскочил в седло. К тому времени, когда все уже были готовы тронуться в обратный путь, Джерарду, наконец, удалось расцепить челюсти и втянуть в легкие воздух.

Он даже сумел догнать Жаклин, и они вместе стали взбираться на склон. Жаклин это заметила, но, если не считать мимолетного взгляда, ничем себя не выдала. И ничего не сказала.

Да и что она могла сказать? Ничего такого, чтобы разрядить обстановку. Успокоить его и себя.

Мэтью Бризенден стоял на крыльце гостиницы, подняв руку в прощальном жесте. Несмотря на то, что мысли были заняты женщиной, ехавшей с ним бок о бок, Джерард все же чувствовал мрачный взгляд Бризендена, вонзавшийся кинжалом между лопаток. Сверливший спину до тех пор, пока они не поднялись на вершину гребня, оставив гостиницу далеко позади.

– Надеюсь, вы не придали особого значения поведению Мэтью?

– Бризендена? – Джерард пожал плечами. День уже перевалил за половину, когда они направились к садам. Под мышкой он держал альбом. В кармане лежали три остро заточенных карандаша. – Почему вы спрашиваете?

– О ... да потому что он уделял мне столько внимания, ловил каждый мой взгляд ... только на самом деле это ничего не значит.

– Это действительно так? – удивился Джерард, внимательно взглянув на нее. – По моему мнению, он вел себя чересчур фамильярно, и другие тоже это заметили.

Жаклин прикусила губу.

– Возможно, но он всегда ведет себя так.

– Словно ваш хозяин? Словно имеет на вас права?

– Обычно все не так уж плохо. Кажется, ему взбрело в голову, что его личный долг – защищать меня и охранять от всякого зла.

– Хм ...

Джерард не сказал, что для Бризендена одно его намерение написать портрет Жаклин уже включает в себя понятие «зла».

Добравшись до ступеней, ведущих в сад Афины, Жаклин стала спускаться.

– Вся его семья несколько ... я бы сказала, чересчур ревностна. Во всем, что касается религии, Бога и всего остального. И он – их единственный сын.

Джерард, немного поразмыслив над сказанным, приостановился.

– Как бы там ни было, Бризендену лучше держать свои руки при себе, по крайней мере, когда от него не требуется помощь.

Они без всяких приключений вернулись назад. Джордан и Элинор проводили их до Хеллбор-Холла: Тресдейл-Мэнор лежал чуть дальше, и самая короткая дорога проходила по землям поместья. К облегчению Джерарда, Фритемы не задержались и, оставив их у конюшен, поехали дальше.

Барнаби распрощался у самой террасы. К этому времени Джерард убедился, что освещение в садах идеальное, и объявил, что Жаклин должна ему позировать, по крайней мере, пока свет не померкнет. Жаклин, немного поколебавшись, согласилась, но все же решила сначала переодеться. Он позволил ей, и сейчас; приглядевшись к Жаклин, заметил, что выбранное ею платье прекрасно подходит к этому времени суток: мягкое, светло-зеленое, оттенявшее волосы и глаза. У него была прекрасная память на цвета, нескольких ему одному понятных пометок на полях будет вполне достаточно, чтобы оживить наброски.

Сады расстилались перед ними. Джерард огляделся, чувствуя знакомый прилив энергии, вдохновения, которое приходило с началом новой работы. Он показал на скамью у фонтана, где они сидели прошлой ночью.

– Давайте начнем отсюда.

Жаклин послушно уселась.

– Вам придется объяснить мне, как позировать.

– На этом этапе у меня нет особых требований.

Он сел на другом конце скамьи, лицом к Жаклин.

– Повернитесь ко мне и постарайтесь чувствовать себя непринужденно.

Он положил ногу на ногу и, пристроив альбом на колене, нанес несколько штрихов, чтобы очертить перспективу.

– Ну вот. – Подняв голову, он встретил ее взгляд и улыбнулся с привычным обаянием. – Поговорите со мной.

– О чем? – удивилась она.

– О чем хотите ... расскажите о своем детстве. С той минуты как себя помните.

Высоко поднятые брови постепенно опустились, взгляд стал мечтательным. Джерард терпеливо ждал, не сводя с нее глаз. Она смотрела не на него, да он этого и не ожидал. Как многие люди, вспоминающие о своем прошлом, она смотрела в сторону. Выбор темы не был таким уж случайным, как казалось на первый взгляд: воспоминания о детстве пробуждали многообразные эмоции, обычно отражавшиеся на лицах его моделей.

– Полагаю, – начала она, – что помню себя с того момента, как меня впервые посадили на пони.

– И вам это понравилось?

– О да! Его звали Кобблер. Он и был породы коб, рыжеватый, с черными пятнами. Добрее лошадки не было на свете. Кобблер давно умер, но я до сих пор помню, как он любил яблоки. Кухарка всегда давала мне одно, когда я шла на урок верховой езды.

– Кто вас учил?

– Ричардс. Старший конюх. Он все еще служит у нас.

– И вы всегда гуляли в садах?

– Да. Мы с мамой. Каждый день, даже в дождь.

– В детстве?

– И в юности тоже.

На несколько секунд воцарилось молчание. Она не шевелилась, то ли захваченная воспоминаниями, то ли потому, что знала, как быстро движутся его пальцы, как моментально ему удается запечатлеть выражения, сменявшиеся на ее лице: простой восторг детских радостей вытеснила печаль зрелой женщины.