Он, к моему удивлению, пуст, но при этом почти не разграблен. Видимо, мародёрам из столицы сюда далеко, а ближние деревни вымерли. Даже стёкла в основном целы. Мы с Андрием идём через наши старые спальни — здесь когда-то всё начиналось.

В этой комнате поселили нас с Нагмой, когда мы приехали в первый раз. У этого камина служанка… не помню уже, как её звали… шутила с ней по поводу мытья в проруби.

На этой кровати лежала больная корью принцесса Катрин, которой полагалось умереть, но мы всё испортили. Я не жалею об этом. Даже сейчас. Катрин стоила целого мира.

С этой лестницы она, десятилетняя, навернулась мне на руки. Мир не хотел видеть её живой, но Нагма была против и сумела настоять на своём. Она была упрямой девочкой, моя дочь. Её бесконечное обаяние прикрывало стальной несгибаемый стержень внутри. Как же мне её не хватает…

За этим столом проходило то последнее совещание, после которого исчезла невесть куда команда прогрессоров. Почему они оставили нас? Ладно Мейсер, но Слон? Слон своих не бросает.

В этом тронном зале застрелили Перидора, когда собирались похитить мою дочь. Кто? Зачем? До сих пор не знаю. Покойный Джерис не слишком прояснил ситуацию, он и сам ничего не понимал в происходящем.

В этом коридоре я, раненый и ничего не понимающий, увидел впервые дочь, повзрослевшую без меня. Как же красива она была в свои двадцать один! Глаз не отвести!

А вот и пластина на стене, некогда открывавшая дверь неведомо куда. Она перестала работать после начала коллапса, да и не сбежали бы мы тогда. Катрин не оставила бы Меровию, а я не оставил бы её.

Рассеянно коснулся пластины и с удивлением понял, что она снова не имеет температуры и трения, что делает её крайне неприятной наощупь. Что это значит? Может, коллапс наконец-то закончился?

Я осторожно толкнул дверь, за которой столько лет скрывались лишь вёдра да щётки.

— Вы не спешили, я смотрю, — укоризненно проговорил Теконис.

В руках его странное устройство, направленное на меня. Оно громко щёлкает, и свет меркнет в моих глазах.

— Пап, ты не заболел?

— А что, похоже?

— Ну… с тех пор как мы вернулись, ты очень странный. Как будто узнал что-то плохое, что никому нельзя говорить. А иногда так глянешь — будто и не ты совсем.

— А кто?

— Не знаю. Кто-то старый, злой и очень-очень несчастный. Фу быть таким, пап.

— Ничего, пройдёт. А откуда мы, говоришь, вернулись?

— Ну… знаешь, я почему-то не могу вспомнить. Помню, как собираемся, как едем, как возвращаемся, а что было там — как отрезало. Серая дырка. Это нормально вообще, пап?

— А что в нашей жизни вообще нормально, колбаса?

— Сам колбаса. Не зови меня так больше, я выросла.

— А раньше тебе нравилось.

— Раньше мне не было четырнадцать. У подростков, между прочим, хрупкая психика. Могут развиться комплексы! Я решу, что я жирная!

— Или полукопчёная?

— Или сервелат. Какая я колбаса, по-твоему?

— Докторская, разумеется. По отцу.

— А, ну да. Логично, агась…

Нагма валяется на кровати, свесив ноги и болтая в воздухе босыми пятками. За большим окном раскинулся красивый Берконес, в приоткрытую балконную дверь тянет морем и доносится шум прибоя — сегодня сильный ветер с залива, большая волна, купаться лучше в бассейне. Купаться бассейне, есть в столовой, гулять в городе… Или просто сидеть в безумно удобном кресле и смотреть на юную прелестную дочь.

Живую дочь.

Хорошо бы, как она, ничего не помнить, но нет.

* * *

— Не знаю, почему вы всё помните, — раздражённо говорит Теконис. — Может быть, индивидуальная особенность. Или вы были слишком вовлечены эмоционально.

— У меня там остался сын! Мой и принцессы Катрин!

— У вас не было никакого сына, а принцессе пять лет. Будет, когда мы впервые приедем в Меровию.

— Впервые?

— Разумеется. В силу ряда обстоятельств форсмажорного характера проект было решено откатить на момент начала. Спасибо вашей дочери, сделавшей своими рисунками прекрасную контрольную точку.

— В Меровии прошло тридцать лет, и последние десять я прожил там. Там мой сын, что с ним теперь будет?

— Вы никак не хотите меня услышать! — сердится Теконис. — Та ветвь фрактала, где прошли эти годы, отменена. Её не было, поймите. События, которые вы почему-то помните, не происходили. Вообще. Нигде. Никогда. Я понимаю, что это сложно представить в привычных категориях линейного времени, так что просто примите как данность. Будьте профессионалом, в нашей работе это довольно обычная практика. Не всегда получается с первого раза, приходится стирать и повторять заново.

— То есть вы не можете вернуть меня к сыну?

Теконис возмущённо закатил бы глаза, но глаз у него нет. Это обедняет мимику. Если честно, мне хочется его убить. И не только его. Может быть, в Меровии и не было графа Морикарского, но в моих ушах стучат колёса его бронепоезда.

— Да поймите вы! Вас некуда возвращать! Та ветвь фрактала была неправильной, вызванной ошибочными действиями, она была нежизнеспособна, и мы её удалили. Предупреждая ваши вопросы — нет, удаление нельзя отменить, это вам не компьютер.

— Вы украли десять лет моей жизни, — говорю я и с трудом удерживаю руку, так и тянущуюся к отсутствующей кобуре.

— Вы не должны были это помнить! Но даже если и так, посмотрите с другой стороны. Мы не украли, а подарили вам десять лет. Вы немолодой человек, Михаил, вам не так уж много осталось. Но вы прожили десять лет, которые не зачтутся вам в физический возраст. Судя по вашей эмоциональной реакции, это были интересные и насыщенные годы, радуйтесь, что они у вас были.

— Радоваться?

Нет, Теконису определённо везёт, что в Берконесе как-то глупо ходить с оружием.

— Поймите, я никак не могу оценить драматизм тех событий, — перебивает меня зловещий слепец, — для меня их не было.

— Вы ничего не помните?