Начитавшись монографий о Шабтае Цви, о его адептах и ниспровергателях, я не надеялся, что когда-либо встречу хоть одного из его последователей. В 1666 году они исчислялись тысячами. Сейчас саббатианцев можно пересчитать по пальцам, и они, как утверждали специалисты, уже давно не воспринимают себя как часть религиозной секты. По ходу чтения я делал свои открытия о потомках Шабтая и Якова Франка — от Мицкевича до Луи Брэндайса (Louis Dembitz Brandeis), первого верховного судьи США из евреев, семьи франкистов. Никто из них вроде бы не скрывал своей семейной истории, но в моем воображении их родословная и их идеология казались мне окруженными облаком секретности, тайны и мистики. По слухам, даже потомки саббатианцев опасаются говорить о своем семейном прошлом и своей якобы двусмысленной ситуации в настоящем. В книге Ченгиза Сисмана один из саббатианцев, наш современник, говорил об атмосфере скрытности в истории его семьи чуть ли не как о фрейдистском табу: «Суть дела заключалась в том, что в семейной истории существует нечто, что хорошо известно среди своих и о чем, в принципе, ты можешь спросить у близких. Но чем меньше ты об этом знаешь, тем лучше. Да, мы неким образом отличаемся от всех остальных на свете, и это отличие невозможно сформулировать. Было ясно, что это отличие существует, но об этом отличии нельзя никому говорить — и мне об этом отличии тоже не сообщалось. Я до сих пор не знаю, в чем состоит это мое отличие от всего остального мира. Мне известно, что отличие есть, хотя в чем оно состоит, я не знаю. И в этом секрет. Но это значит в конечном счете, что я ничего не знаю об этом отличии, хотя мне хорошо известно, что это отличие существует».

Именно такого рода соображения подсказывали мне, что не следует особенно копаться в происхождении тех, чьи предки могли бы быть, по моим соображениям, саббатианцами. Один из яростных разоблачителей дёнме в рядах идеологов революционного движения младотурок сравнивал саббатианцев с рыбой сазаном: как будто в зеркальной чешуе этой рыбы, где каждый может разглядеть свое лицо, наивные турки видят в секте дёнме то, что выгодно лишь самим дёнме. Использование рыбы как политической метафоры неудивительно для нации, где кулинарные рецепты в семье выдают твое этническое происхождение. Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты. Точнее, откуда ты. Пища — часть приобщения к телу религии, материальный залог общности со своими предками. Чужое прошлое через еду становится твоим телом — вроде связи чечевичной похлебки с мотивом избранности и первородства в Библии, когда Иаков выкрал у своего брата Исава право на отцовское благословение, сумев отвлечь внимание голодного Исава похлебкой. (Это была, заметьте, красная чечевица — под цвет волос рыжего Исава.) Вино и хлеб (просфора) в ритуале евхаристии — единение с телом и кровью Христа. Новое блюдо, новая кухня — приобщение к истории людей, с которыми ты сталкиваешься. Так, опробовав какую-нибудь нафаршированную куриную шейку в лондонском ресторане, обедающий как бы приобщался к неведомому для него прошлому еврейских местечек, давно исчезнувших с лица земли.

Я узнал о книге Эсин Эден (Salonika: Family Cookbook) из монографий о саббатианцах еще в Лондоне. Я заказал эту книгу по Интернету, и оказалось, что это история Салоник 1900-х годов через рассказ о домашних кулинарных рецептах, которые Эсин узнала в детстве от своей матери и тетушек в традиционной семье саббатианцев. Это крайне любопытное руководство по кулинарии саббатианцев обрамлено двумя эссе — экскурсами ее соавтора Никоса Ставрулакиса в историю дёнме с эпохи Шабтая Цви до наших дней и картинами жизни в Салониках как семейной истории самой Эсин Эден. Кто бы мог подумать, что Эсин Эден живет и здравствует в Стамбуле, разъезжает по всему миру и, более того, она хорошая приятельница стамбульского эссеиста и издателя Османа Денизтекина.

Мы познакомились с Османом несколько лет назад на литературной конференции Eurozine в Румынии. Осман — редактор одного из самых влиятельных литературно-публицистических журналов Турции. Название журнала (он издается в Стамбуле с 30-х годов прошлого века) Varlik означает «Существование» — так, как это слово понимали экзистенциалисты, и, если судить по сборнику эссе из этого журнала в английском переводе, его авторы занимаются проблематикой Востока и Запада в жизни Турции с интеллектуальной одержимостью, знакомой мне лишь по России. Конференция происходила в Сибиу — бывшем немецком средневековом городке Геманштадт, связанном с именем Эмиля Чорана. Он, как известно, перебравшись в Париж, отбросил фашистские убеждения своей юности и стал главным врагом абстрактных истин. Мы провели несколько часов с Османом в разговорах о феномене эмиграции в литературе. Я, пижоня своим знанием Стамбула, заговорил, естественно, о саббатианцах, о том, что переход в другую религию и есть окончательная метафора двойственности эмигрантского сознания. Тогда я и описал символику саббатианцев как «ермолку под тюрбаном». Он улыбнулся и сообщил, что его жена Фелиция — из семьи саббатианцев и хорошо знакома с Эсин Эден (я с энтузиазмом обсуждал книгу Эден в нашем разговоре с Османом). Через год, во время нашего визита в Стамбул с Меламидом, Осман позвонил мне в отель и сообщил, что Эсин готова провести с нами вечер.

Я нервничал в ожидании этой встречи с реальным персонажем мифа, о котором столько читал и думал. Событие обставлялось с некоторой торжественностью. Для встречи нашими общими друзьями был выбран старинный ресторан «Хачи Абдулла» (по имени его основателя) в десяти минутах ходьбы от моего отеля — за углом от площади Таксим и центральной торгово-ресторанной улицы Истикляль. В этой столичной сутолоке турецкого метрополиса трудно без проводника открыть для себя какую-либо Турцию. Ресторан «Хачи Абдулла» существует с конца девятнадцатого столетия. С его плюшевым интерьером, расписными потолками и дружелюбными, но крайне сдержанными официантами в алых сюртуках, этот ресторан мог бы служить театральными декорациями и бутафорией в спектакле об Османской империи. Но с выбором в сто пятьдесят блюд ежедневно (а в кулинарном реестре ресторана пять сотен наименований), с рецептами султанских времен, начинаешь задумываться, какие бы из этих бесконечных вариаций тушеной, пареной и жареной баранины в комбинации со свежими овощами и травами, с экзотическим десертом предпочел новоявленный Мессия столетия назад?

Нашим гидом по мессианской диете и стала Эсин Эден. Эсин Эден опровергла и своим темпераментом, и разговорами все зловещие слухи, которые распускают о скрытности и подозрительности последователей Шабтая Цви. Эсин изучала театр в США, до сих пор руководит одним из муниципальных театральных ансамблей Стамбула, и ее часто можно увидеть в мыльных операх по турецкому телевидению — про семью и свободную любовь, само собой разумеется. Когда по ходу вечера я процитировал слухи о гомосексуальных связях Шабтая Цви, выяснилось, что для нее этот факт никогда не был табу. «Это как у котов, — сказала она. — Они всегда вначале занимаются сексом друг с другом, перед тем как перейти на кошек». Мы встретили женщину, готовую весело спорить на самые неожиданные темы с опытом (и внешностью) завсегдатая салонов — от лондонского Сохо и парижского Монмартра, Берлина или Барселоны.