Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Молочник рассказал служанкам. Трудно поверить в случившееся, настолько все это ужасно. И всего две недели назад мы там танцевали! Ты еще ничего не выяснил? Это ограбление? Стоукс говорит, что стеклянная дверь на террасу была открыта и что бедняжка Джорджина услышала, как она хлопает, спустилась вниз и нашла его. Она была так к нему привязана. Для нее это, должно быть, ужасный удар.
— Мне кажется, — сказал Фрэнк уклончиво, — там жила еще одна особа, к которой мистер Филд был сильно привязан.
Моника опустила на поднос свою чашку:
— Что ж, она очаровательная малышка. Знаешь, когда я смотрю на нее, мне кажется, что я слышу журчание ручейка.
— Как выразительно сказано, — улыбнулась мисс Сил-вер. — Твои слова напомнили мне очаровательное стихотворение лорда Теннисона о ручейке:
Журчу по камешкам бездумно,
Звеня на все лады,
Волнуюсь у запруды шумно
И радуюсь игре волны.
Фрэнк рассмеялся:
— Она именно такая! Абсолютно точный портрет. Продолжайте — это ведь не конец стихотворения?
Мисс Силвер пришлось прочитать еще одно четверостишие:
— Движенье, блеск и танец пенный — В них и проходит жизнь моя; На мелководье неизменно Маню к своим забавам я.
Фрэнк выхватил одно слово и повторил его:
— Мелководье… ведь рябь как раз и возникает на мелководье, правда?
Миссис Эббот расстроилась:
— Все это нехорошо. Я не имела в виду ничего подобного, и ты это знаешь. И мисс Силвер всего лишь процитировала стихотворение, которое лорд Теннисон написал о ручейке. Мирри очень милая, хорошенькая малышка, и она тоже очень любила своего дядю. Не думаю, что жизнь баловала ее до того, как она попала в Филд-Энд, и, казалось, она не знает, как выразить благодарность за такой подарок судьбы.
Фрэнк послал ей воздушный поцелуй.
— Успокойся, дорогая. Я согласен с каждым твоим словом. Мне просто интересно, насколько глубоки ее чувства. Альфред ошибся, вставив в стихотворение слово «мелководье»! А теперь расскажи мне, как она ладила с Джорджиной?
Моника с чувством ответила:
— Я не встречала девушки добрее Джорджины.
В эту минуту в коридоре раздались шаги, и в комнату влетела Сисили Хатавей.
— Мамочка! — воскликнула она с ребяческим возмущением, но потом увидела Фрэнка и обратилась к нему:
— Так ты здесь? Что ж, я рада… — Но гнев помешал ей закончить фразу.
— Сисили, дорогая, ты не заметила мисс Силвер.
Румянец вспыхнул на смуглых щеках Сисили, глаза-вишни засверкали. Она обернулась к ней, протянув обе руки:
— И правда не заметила, как же так? Я ужасно грубо веду себя, но я в такой ярости, что на вежливость не осталось сил. Вы простите меня, правда? — Она наклонилась, торопливо поцеловала мисс Силвер в щеку и, выпрямившись, с новой силой набросилась на Фрэнка:
— Не понимаю, как у тебя хватает совести стоять здесь и смотреть мне в глаза? В самом деле, не понимаю.
— В данный момент ты действительно очень привлекательна. Гнев тебе к лицу, но, возможно, ты чересчур энергична после ленча. И вообще, в чем дело?
— А ты не понял?
— Сисили! — с ударением произнесла Моника.
Сисили топнула ножкой:
— Если бы все это касалось кого-то другого! Но Джорджина! Это чистой воды глупость, невежество, слепой идиотизм!
Светлые холодные глаза Фрэнка гневно сверкнули от изумления, но заговорил он лениво и неторопливо:
— Твоего словарного запаса хватит ненадолго, если ты будешь тратить его так безрассудно.
— Что ж, сегодня он у меня не истощится!
— Это, дорогая, яснее ясного.
— Не смей называть меня дорогой!
— Сисили… — снова повторила Моника.
Она уже много лет не видела, чтобы Сисили так безрассудно вела себя, и, несмотря на холодную сдержанность Фрэнка, чувствовалось, что он тоже разозлен. Моника безнадежно махнула рукой и отошла к камину, где встала, отвернувшись от них. С акварельного рисунка, висевшего на стене, на нее смотрела пятилетняя Сисили. Моника думала о том, что люди, не научившиеся держать себя в руках, немногим отличаются от пятилетнего ребенка. На портрете Сис была изображена в белом платьице, но с непреклонным выражением лица. Даже тогда нелегко было ладить с ней. Моника услышала, как Фрэнк говорит за ее спиной:
— Может быть, ты все же объяснишь мне, что я сделал или что намеревался сделать с Джорджиной.
В ответ Сисили бросила на него негодующий взгляд:
— Ты считаешь, что она застрелила своего дядю!
— Кто так говорит?
— Она!
— Детка, едва ли можно возлагать на меня ответственность за ее слова.
— Она бы так не говорила, если бы этого не было на самом деле!
— Ты хочешь сказать, что она, подобно Джорджу Вашингтону, никогда не лжет. Позволь напомнить тебе, что история, о которой сейчас идет речь, весьма недостоверна.
Сисили воскликнула в ответ: «О!» — и затем внезапно смягчилась:
— Фрэнк, ты же не думаешь так всерьез… это не Джорджина! Хотя ты и видел ее всего один раз, ты не можешь так думать о ней! Правда, не можешь! В ней просто нет этого… ничего такого!
Моника Эббот оглянулась и посмотрела на них. Сисили крепко держала Фрэнка за отвороты пиджака и смотрела на него снизу вверх. Щеки ее пылали, в глазах стояли слезы. Мисс Силвер взяла в руки свое вязанье — что-то белое и пушистое.
— Чего, Сис? — спокойно спросил Фрэнк.
Она ответила почти шепотом:
— Зависти… ненависти… всякого зла и лукавства. Слова молитвы уменьшили взаимное напряжение. Древние прекрасные слова: «Ненавидящих и обидящих нас прости и от всякого зла и лукавства к братолюбному и добродетельному настави жительству, смиренно мольбу Тебе приносим». Сколько людей, откликнувшихся на этот благой призыв, отвратили от греха свои помыслы, не дав им воплотиться в слове или в действии?
— Ты верный друг, Сис, — сказал Фрэнк. Он отошел от нее и обратился к Монике: — Что ж, мне пора возвращаться на работу. Мои наилучшие пожелания дяде Регу. Надеюсь вскоре увидеться с ним, но пока занят по горло. Сейчас еду в Лентон, но я еще вернусь.
— Бесполезно предлагать тебе переночевать?
— Скорее всего, да… вероятно, я задержусь в городе.
Сисили преградила ему путь к двери:
— Фрэнк…
— Бесполезно, Сис, — прервал он ее. — Я не стану обсуждать с тобой это дело. — Он вышел.
Сисили подбежала к мисс Силвер и опустилась рядом с ней на колени: