обоз с каким-то вывозимым имуществом, среди которого находилась и казна добровольческой армии, охраняемая ехавшими на двух подводах женщинами-ударницами из батальона Бочкаревой. Большинство же раненых, не могущих передвигаться, было оставлено в Ростове и Новочеркасске. После возвращения из похода опять в Ростов я узнал, что почти все они были перебиты большевиками, спаслось только очень небольшое число спасённых сестрами милосердия, спрятавшими их по частным домам у своих знакомых.

Город Ростов замер. Ни живой души. Не видно ни одного огонька. Ни одна дверь не открылась. Ни одна рука не протянулась благословить уходящих в неизвестное своих защитников, столько времени закрывавших своей грудью город от затопления озверевшими красными сатанистами. Жутко. И только пушистыми хлопьями, искрящимися в лунном свете, снег падал на уходивших, заметая за ними Россию.

Впереди пешком, опираясь на палку, шел генерал Алексеев, рядом шли генерал Корнилов, генерал Деникин, генерал Романовский, генерал Марков и другие, мне неизвестные, старшие генералы, также шли какие-то штатские, очевидно из политического отдела армии.

С остатками 1-го Георгиевского полка, всего 120 человек, шел я впереди и протаптывал в снегу дорогу. Видя старика Алексеева, с трудом шедшего и скользящего по довольно глубокому снегу, мне стало грустно и жалко, и я взял из своего обоза экипаж, захваченный при набеге на с. Лежанку, ссадил из него жену и одну сестру милосердия, и предложил экипаж генералу Алексееву, который ехал в нем весь поход.

Итак, Добровольческая армия двигалась за шедшими впереди своими «вождями» в неизвестном ей направлении и к неизвестной цели. Стало ей это известно только на следующий день в ст. Ольгинской, в которую мы вошли, перейдя Дон по тонкому льду, трещавшему под тяжестью переходившей колонны. Во время перехода по льду Дона большевистский аэроплан сбросил одну бомбу, пробившую лед далеко от нас, лед был не особенно прочный. Я был оставлен пропустить все части и обозы с батареей. Перешли благополучно, но под орудиями лед слегка потрескивал. В станице Ольгинской 12 февраля 1918 г. была назначена дневка. Тут только мы узнали, что генерал Корнилов обещал вывести армию из тяжелого положения, в котором она оказалась в осажденном со всех сторон Ростове, и больше ничего, а нас раньше учили, что каждый офицер и солдат должны знать свой маневр, но наши добровольческие «вожди» смотрели иначе.

Большинство из вышедших в поход надеялось, что Добровольческая армия идет на соединение с вышедшими также из Новочеркасска казаками, чтобы, придя в глухие места казачьих зимовников, там переждать, пока все казачество, да и вся Россия отрезвится от опьянения свободой и призовет нас, своих верных сынов, снова служить Отечеству и строить сызнова разбежавшуюся с фронта русскую армию.

Генерал Алексеев в разговорах с офицерами неоднократно утверждал, что большевистский угар скоро пройдет, что Россия выздоровеет и что необходимо беречь всех собравшихся на Дон офицеров, и потому все надеялись, что мы выходим из Ростова именно с этой целью. Не то думал и хотел Корнилов. Тут уместно будет сказать и о том, что генерал Корнилов не пользовался ни доверием, ни любовью большинства добровольцев, первых явившихся на Дон, кроме разве только его любимого ударного Корниловского полка, который в дальнейшем пел свою песню: «Мы былого не жалеем, царь нам не кумир», в ответ на что Марковский полк гремел: «Так за Царя, за Родину, за Веру мы грянем громкое ура». Не был он, Корнилов, популярен уже потому, что был в самом начале бунта правой рукой Керенского, был назначен им, по особому к нему доверию, командующим Петроградским Военным округом, ему было поручено новым революционным правительством арестовать Императорскую Семью, что он и выполнил охотно и очень грубо, окружив арестованных разнузданной солдатчиной.

Формирование генералом Корниловым каких-то новых ударных батальонов, предназначенных для защиты революции, тоже не могло способствовать его популярности. Эти революционные формирования должны были служить примером, как говорилось в приказе генерала Корнилова, старым доблестным и покрытым славою полкам Императорской армии?!

Окончательно разочаровавшись в наших «вождях», я понял, что генерал Корнилов ведет нас не на соединение с уходящими из Новочеркасска казачьими частями, а на Кубань, в то время кишевшую большевиками.

Генерал Корнилов приказал собраться к нему всем начальникам отдельных частей и ячеек. Собралось больше 30 человек начальников различных отрядов. Было тут все, до начальников каких-то «зеленого дьявола», «черной руки», и «лисьих хвостов», и тут раздалось в первый раз единственно разумное слово генерала Корнилова, что так воевать нельзя и необходимо, для удобства командования и действий в бою, объединить все в два полка. Поэтому он приказал всем мелким отрядам и ячейкам немедленно явиться в распоряжение генерала Маркова, которого он назначает командиром этого 1-го полка, остаткам моего 1-го Георгиевского полка войти в Корниловский ударный полк, составив его 3-й батальон, туда же явиться и сформированному из ростовских студентов отряду, составив четвертый батальон Корниловского полка, командиром которого генерал Корнилов, конечно, назначил своего любимца чешского капитана Неженцева.

Итак, этим приказом все заслуги чинов 1-го Георгиевского полка, первыми пришедшими на Дон, первыми создавшими, начавшими и вынесшими всю тяжесть первого, самого трудного, периода гражданской войны, ценою крови и жизней своих павших в боях соратников, давших возможность другим частям сформироваться, сводились на нет. Уничтожалось самое имя полка, что являлось незаслуженным оскорблением для 1-го Георгиевского полка. Но для генерала Корнилова все это не имело цены, и мой полк, как мавр, сделавший свое дело, был уничтожен. Я понимаю, что генералу Корнилову не хотелось своего любимца капитана Неженцева и полк своего имени подчинять мне. Полагаю, что главной причиной была моя и моего полка верность и преданность Императору.

И когда я, придя к генералу Корнилову после роспуска собранных им начальников, просил пощадить хотя бы имя Георгиевской части, положившей начало и формированию командуемой им армией, то генерал Корнилов ответил мне отказом, и только при моем уже уходе, вероятно, почувствовав несправедливость своего решения, он пробурчал: «Когда наступит лучшее положение, может быть, после восстановлю». Но и потом генерал Деникин на мои двукратные, поддержанные и генералом Кутеповым ходатайства восстановить 1-й Георгиевский полк, согласно «завету пресветлого вождя генерала Корнилова», этого не сделал. На первое ходатайство ответа не последовало вовсе, а на второе ходатайство ответ генерала Деникина пришел через генерала Кутепова, и, вручая его мне, тот развел руками. Ответ генерала Деникина был краткий: «Полковник Кириенко полка не получит». Главная причина, что я монархист, а значит и полк будет монархический.

На другой день утром, после переформирования я пошел к начальнику штаба генералу Романовскому и спросил, что мне делать с полковой печатью