с расчетом на «затяжную войну с крестьянством». Второй: хотя голод не был вызван намеренно, когда он начался, власти охотно им воспользовались. Третий: Сталин использовал голод как наказание, терроризируя людей, угрожавших его власти, и депортировав миллионы человек в Сибирь. Наконец, на Украине и в Казахстане эта политика приобрела характер геноцида. Больше миллиона казахских кочевников-скотоводов умерли от голода в 1931 и 1932 годах, после того как их стада были отняты государством.

Большинство источников оценивают число умерших от голода, спровоцированного Сталиным, примерно в 7 млн, хотя есть и оценки до 12 млн. Порядка 40 % населения Казахстана и до трети жителей отдельных областей Украины погибли. Сталинское «сельскохозяйственное изобилие» оставило украинское Черноземье и без урожая, и без людей. Все, кто мог обрабатывать поля, умерли или бежали в города или за границу.

Это был первый пример использования современным правительством пищи в качестве внутреннего оружия против своих бунтующих граждан. Этот тренд закрепился. С того времени, по мнению экономиста Амартии Сена, голод никогда не начинался вдруг, ни с того ни с сего. Случаи голода происходили только в контексте общественных волнений, отсутствия демократии и открытой войны{132}. Проанализировав голод в Бенгалии (1943), Сахеле (1972–1974), Эфиопии (1972–1974) и Бангладеш (1974), Сен делает вывод, что доступность еды не имела корреляции со вспышками голода. А вот политическая свобода имела.

Следуя примеру Советского Союза поколение спустя, Коммунистическая партия Мао Цзэдуна разработала и осуществила план превращения Китая в сталелитейную супердержаву, перенаправив больше трети своего крестьянства на проекты горнодобычи и ирригации и оставив необработанными необозримые просторы сельскохозяйственных угодий. Между тем производство еды для личного потребления было полностью запрещено, и все зерно поставлялось в города{133}. Утаив горстку зерна или выкопав картофелину{134}, крестьянин рисковал получить смертный приговор.

Неэффективные методы сельского хозяйства и добровольное невежество в области современной науки, особенно генетики растений, усугубили кризис, который из страха перед Мао и его доверенными лицами преподносили как небывалые успехи, фальсифицируя данные об урожаях. Уверенный, что добился удвоения производства и, следовательно, увеличил избыток сельскохозяйственной продукции, Мао в 1951 году урезал земельные наделы{135}. Результатом стала внезапная сильнейшая нехватка продовольствия. Смертность жителей сельских общин в два раза превышала смертность среди городских элит, и тела, которые не были отбиты и съедены голодавшими, погребались в массовых захоронениях.

От самого страшного голода, известного под многими названиями (включая официальное и трагически смехотворное «Три года трудностей»), который продолжался во время «Большого скачка» Мао, с 1959 по 1961 год, умерло, по современным оценкам, более 40 млн человек, почти 6 % населения Китая.

Задним числом легко осудить жестокость революции Мао. Однако, как многие мировые силы, Соединенные Штаты оставались практически равнодушными к страданиям своих собственных «крестьян» – мелких фермеров, и параллели очевидны. Когда Америка механизировала свое сельское хозяйство и на этом фундаменте выстроила самую мощную экономику в истории, то последствием стало большое количество мигрантов. Отсутствие полномасштабного голода в значительной мере было обусловлено существованием ограниченной, но реальной демократии.

Существует много способов вызвать хаос, и среди них – невмешательство в бесконтрольную корпоративизацию. Хотя в Соединенных Штатах и не разразился массовый голод, но отказ государства от вмешательства на фоне неуклонного укрупнения ферм и выращивания одной товарной культуры в какой-то момент привел к страданиям, вынужденному переселению и в конечном счете даже к смерти многих американцев.

Необходимость кормить огромную армию союзников во время Первой мировой войны заставила включить в производство пшеницы дополнительно 5,5 млн га земли{136} – в четыре раза больше площади штата Коннектикут. За следующие десять лет, которые принято называть «ревущими двадцатыми», новые мощные трактора вскрыли еще порядка 16 млн га целины, что примерно равно площади штата Джорджия.

Регулярные дожди и пока еще богатая питательными веществами почва позволили собирать все бо́льшие урожаи, и американские фермы выращивали более чем достаточно пшеницы как для населения родной страны, так и для экспорта. Даже после краха рынка акций в 1929 году многие фермеры, производившие зерно, сохранили благополучие. Если цены на товар поднимались, фермеры сажали по максимуму. В конце концов цены неизбежно падали, но фермеры вынуждены были сеять и убирать еще больше, пытаясь компенсировать упавшие доходы.

Однако наводнение рынка дешевым зерном было не единственной проблемой. В разгар экономического краха стала катастрофически ухудшаться экологическая ситуация на Великих равнинах.

Практически прекратились дожди, и начали дуть сильнейшие ветра. В начале 1930-х годов пылевые черные бури обрушились на поля, дороги и города. Из-за недостаточной видимости поезда проскакивали мимо станций и терпели крушение, дети терялись и даже задыхались насмерть во время пылевых бурь, а взрослые, ничего не видя, вынуждены были по вечерам добираться домой ползком. Некоторые вспоминали Второзаконие{137}: «Вместо дождя Господь даст земле твоей пыль, и прах с неба будет падать, падать на тебя, доколе не будешь истреблен».

Однако лишь нежелание или неспособность увидеть первопричины пылевых бурь не позволяет понять, что это бедствие – как и большинство трагедий современного сельского хозяйства – не было ни Божьей волей, ни неизбежностью. Это был непосредственный результат действий поселенцев и руководивших ими правительственных программ.

Тридцатые годы не были первым периодом в истории, когда засуха и сильные ветра одновременно терзали Великие равнины. Впервые, однако, они обрушились на землю, расчищенную и вспаханную спекулянтами и фермерами, практически ничего не знавшими (и не желавшими знать) об экологии почвы.

Тысячелетиями бизонова трава стабилизировала почву и защищала ее от частых засух и ураганов. По некоторым оценкам, бизоны паслись на Великих равнинах сотню тысяч лет. Теперь фермеры выдирали эту траву, чтобы сажать исключительно пшеницу – год за годом, без перерыва. От бизонов избавились, как и от аборигенов – попечителей земли, стараниями звероловов, охотников и торговцев, отправлявших меха и шкуры на восток, военных, поддерживавших массовое истребление животных, чтобы лишить индейцев источника пищи, и железнодорожных компаний, которым бизоны мешали, замедляя и даже повреждая поезда. Иногда поезда замедлялись до скорости проходящего стада, чтобы пассажирам было удобно стрелять в животных{138}.

С началом XX века поголовье бизонов почти исчезло, а с распашкой земли под пшеницу настал черед вымирания корневищных трав. Саму почву ждала та же участь.

Масштабы изживания этой уникальной огромной, размером примерно с Аляску, экосистемы были не только беспрецедентными, но и непредставимыми – пока она не была уничтожена. Если кто-то и осознал причиненный ущерб, было уже поздно.

Трактора работали днем и ночью. В 1931 году почти 40 % всей территории Юго-Западного Канзаса было засеяно пшеницей{139}. Земли вокруг Додж-Сити и сопредельные части Техаса, Оклахомы, Нью-Мексико и Колорадо также подвергались чрезмерной эксплуатации. Когда начались ветра, этот регион стал центром зоны пыльных бурь. К тому времени пшеница, когда-то стоившая почти 2 доллара за бушель, продавалась всего за 50 центов – и это в удачный год. Даже при этих ценах фермеры могли бы выжить, если бы частые дожди внезапно не прекратились и погода не стала возвращаться к норме – засушливости. В действительности умеренный климат, который, по прогнозам «экспертов», должен был сохраниться здесь навсегда, являлся аномалией. С началом же Великой депрессии, из-за которой еда стала не по карману десяткам миллионов американцев, цены на пшеницу еще больше упали.

Хотя положение становилось отчаянным, многие фермеры сохраняли надежду. Веря в то, что их земля вечно будет приносить изобильный урожай, они продолжали расчищать все больше земли и удвоили объемы сева, чтобы компенсировать падение цены. Президент Гувер одобрил выдачу фермерам дополнительных кредитов на более выгодных условиях, что позволило им вложить деньги в расширение посевных площадей и дополнительное оборудование и сделало обработку сотен акров доступной для каждой семьи, теперь оснащенной мощной техникой и погрязшей в долгах.

Однако сколько бы фермеры ни собирали и ни продавали пшеницы, снижающиеся цены заставляли их одалживать все больше денег, чтобы больше сеять и больше выращивать – в попытках хотя бы обслуживать долги. Разорившиеся фермы поглощались соседними, долговое бремя которых увеличивалось. (Некоторые