и отправлен на четвертование, некто, известный как полковник Тернер, велел людям шерифа подвести мистера Питера поближе, чтобы он мог лучше видеть. Тогда палач подошел к нему в перепачканной кровью одежде и, потирая окровавленные руки, спросил насмешливо: „Как вам тут нравится, мистер Питер, нравится ли эта работа?“ На что тот ответил: „Я, хвала Богу, не устрашен ею, твори свое зверство“».

– Аллилуйя, – воскликнул Уилл, – что Господь дал им мужество выдержать до конца.

Все приговоренные умерли храбро, не сломавшись. Генерал Харрисон ухитрился даже высвободить руку, пока ему вспарывали живот, и ударил палача по голове, чем вынудил оного быстро перерезать ему горло.

– Но почему Питера вообще осудили на смерть? – спросил Нед. – Он ведь был проповедник, не солдат и не законник. Он не заседал в суде над королем и не подписывал приговор. Мы своих врагов никогда не подвергали таким истязаниям. Карл Стюарт был убит одним ударом.

Уилл помолчал с минуту.

– Мне следовало умереть вместе с ними. Чем сильнее мучения, тем выше награда от нашего Спасителя. – Он пролистал один из памфлетов, чтобы найти последнее слово полковника Джонса, валлийца, чей сын плыл с ними в Америку на «Благоразумной Мэри». – «Бог мой, в каком прискорбном положении находятся дорогие наши друзья за морем, вынужденные скитаться с места на место и никогда не знать покоя. Как сильно опередили мы их, ибо достигли уже цели и отправляемся на небеса». Так и есть. Они сейчас с Господом, тогда как мы прячемся в сарае, словно крысы.

Тут пролегала между ними самая острая грань, касаться которой они старательно избегали по общему молчаливому согласию. Суть ее была в том, что Уилл винил Неда, сыгравшего роль беса-искусителя и уговорившего его бежать.

– Я не трус, Уилл, – сказал Нед наконец. – Надеюсь, ты вполне это понимаешь. – Говорил он тихо. – Я не боюсь позорной смерти. При всей ее жестокости страшнее ли эта боль той, что бывает при родах и которую даже самые робкие из женщин вынуждены терпеть снова и снова? И если такова наша судьба, я ее приму: надеюсь, я взойду на небеса так же мужественно, как остальные. Но я искренне уверен, что Бог уготовил нам иной путь: остаться в живых, беречь пламя и быть свидетелями. Да и разве мы не претерпеваем страдания? Разве мы не мученики? Джон Джонс прав. Будучи возложенными на весы, наши страдания могут оказаться весомее, чем их. Их испытания закончились, они уже среди святых, правящих землей. Наши же продолжаются – и я по-прежнему убежден, что мы должны держаться так долго, как только сможем.

Речь утомила его. Он откинулся на солому и закрыл глаза. Хватит с него казней и повешений. Уилл не ответил. Но немного погодя Нед почувствовал, что зять лег рядом, а еще чуть позже нашел руку тестя и крепко ее сжал.

Судьба старых товарищей пристыдила офицеров, заставив снова заняться делом. Нед позаимствовал у Дэниела бурав и долото и просверлил в стене чердака отверстие, достаточно большое, чтобы просунуть подзорную трубу. Затем он расширил его, чтобы трубу можно было поворачивать настолько, чтобы охватывать взглядом дом, двор и ведущую к реке дорогу. При помощи перочинного ножа полковник выстругал пробку, которой затыкал дыру, чтобы не проникал холод. Оба упражнялись: отжимались и подтягивались в углу чердака. Оружие держали чистым и заряженным. Они должны быть всегда наготове.

Глава 11

Из-за коротких дней и ставших непроходимыми во время суровой английской зимы дорог охота Нэйлера продвигалась плохо. Пришло всего два донесения о лицах, арестованных по подозрению, что они Уолли и Гофф: одно из Эссекса, другое из Кента. Но когда клерк отрядил Нокса в непростое путешествие из Лондона с целью допроса задержанных, оба случая не подтвердились. Так или иначе, для себя Нэйлер сделал вывод, что цареубийцы в Америке. Он посетил таможенную контору на Темзе, расположенную близ Тауэра, и договорился с начальником, что ему будут сообщать обо всех судах, прибывающих из Новой Англии. Но вышло так, что немногие капитаны рискнули встретиться с зимними штормами в Северной Атлантике, а на редких кораблях, отважившихся пересечь океан, никто – ни матросы, ни пассажиры – не признался, что видел беглецов или что-либо слышал о них.

А затем, в середине января, его вызвали к Хайду в Вустер-хаус и поручили неприятную работу: эксгумировать тела Оливера Кромвеля, его зятя Генри Айртона и председателя суда цареубийц Джона Бредшоу из их гробниц в Вестминстерском аббатстве и организовать их посмертную казнь в Тайберне на двенадцатую годовщину расправы над королем.

У Нэйлера эта перспектива вызывала отвращение. Естественно, он был согласен, что изменников следует удалить из окрестностей аббатства до коронации государя, но почему просто не закопать их где-нибудь в безвестной могиле? Он поерзал на стуле.

– Грязная будет работенка, сэр Эдвард.

– С каких пор это стало вас пугать? Идея определенно не моя, вы уж поверьте. Но Парламент распорядился. Да и в самом деле, мистер Нэйлер, – добавил он с неожиданной резкостью, – раз уж вам не по силам предъявить суду новых живых цареубийц, так займитесь хотя бы повешением мертвых.

Вследствие этого неделю спустя Нэйлер стоял в продуваемом сквозняками центральном крыле часовни Генриха VII рядом с приставом Палаты общин и наблюдал, как рабочие разбивают ломами каменный пол. Солдаты сдерживали толпу зевак. Потребовалось примерно полчаса, чтобы вскрыть вход в склеп и обнажить дощатый гроб Кромвеля, а затем поднять его на поверхность. Ходили слухи, что с бальзамированием трупа что-то пошло не так, что труп протектора источал ядовитые пары и даже взорвался, почему потребовались срочные похороны. Не исключали и возможности, что тело в аббатстве вовсе не его. Когда сняли крышку, Нэйлер приложил к носу пропитанный лавандой и камфарой шарф и подошел ближе.

Под крышкой оказалась свинцовая пластина. Когда ее удалили, клерк различил очертания тела, завернутого в полдюжины слоев грязно-серой материи. Он протянул руку, откинул пелены и увидел перед собой лицо Кромвеля. Кожа истончилась и потемнела, стала грубой, как шкура животного. Подбородок сгнил, обнажив зубы. Но даже после двух лет разложения массивный круглый нос, широкий лоб и остатки усов и бороды были безошибочно узнаваемы – то были руины лица, но они все еще излучали властность и силу. Рубец на голове указывал на место, где бальзамировщики удалили верх черепа, чтобы извлечь мозг, а потом приклеили кость обратно. На шее висел на цепочке серебряный медальон. Отвернувшись, Нэйлер просунул руку под шею и стянул цепочку через голову Кромвеля. Надпись на медальоне была выгравирована