попытка потянуть на себя веревку, которая соединяет упряжку с нартами, тотчас же вызывает прямо противоположную реакцию. Этот способ часто используется погонщиками, чтобы заставить собак стронуть с места тяжелые нарты. В нашем случае он не работал – мешал пень. Наших с Костей усилий явно не хватало, несмотря на то что Костя даже снял свой чемодан, чтобы облегчить нарты. Кто знает, состоялись бы Костин отъезд и мое участие в экспедиции, если бы не подоспевший со своей небольшой учебной упряжкой Грант, который и помог нам выбраться. Поведение наших собак, почувствовавших впереди себя другую упряжку, в корне преобразилось. Куда только подевались их вялость и деланное равнодушие! Они полетели как угорелые, я едва успевал тормозить на спусках, стараясь вписать нарты в коварные повороты лесной трассы. На Костю было страшно смотреть, он распластался на нартах, подмяв под себя свой чемодан. Всякий раз, когда нарты на бешеной скорости взлетали на очередной трамплин и их передняя часть устремлялась ввысь, я опасался, что Костю неминуемо выбросит в сугроб, однако правильно упакованный чемодан справлялся с задачей удержания Константина в пределах прямой видимости и ограничивал свободу перемещений его тела радиусом его вытянутой руки. Вскоре показалась упряжка Гранта, и мне пришлось остановить собак, иначе столкновение было бы неизбежным. После этого без приключений мы пересекли озеро и подъехали к месту, откуда несколькими днями ранее отправились на ранчо в сопровождении Джефа. Машина уже ждала Костю и мушкетеров. Мы простились. До дня моего отъезда, четко обозначенного на моих билетах, которые я, к счастью, не отдал Константину, оставалось три недели.

В полном соответствии с командировочным предписанием, полученном в Комитете, наши пути с Константином разошлись: он возвращался домой на вполне приличном «Олдсмобиле», я же устремил бег своей упряжки, являвшейся тоже в своем роде «old», я бы даже сказал «very old mobile», к противоположному берегу озера, где находилась наша главная перевалочная база. Она представляла собой круглую внушительных размеров делянку, окруженную довольно чахлыми березами. Сюда с угрожающей регулярностью доставлялись всякого рода строительные материалы, которые мы должны были возить на упряжках на ранчо нашего гостеприимного хозяина. Эта работа, начинавшаяся в 6 часов утра и заканчивавшаяся около 6 часов вечера, когда темнело, и была той самой тренировкой, о необходимости которой так долго говорили… Безусловно, для собак это было хорошей школой – вес поклажи, которую мы порой грузили на нарты, значительно превосходил тот, что им предстояло тащить в экспедиции. Все остальные участники тренировочного процесса, как мне представлялось, относились к нему неоднозначно. Более всего он устраивал Уилла – как-никак с каждой удачной ходкой склады строительных материалов у него на ранчо пополнялись, а вид растущих на глазах штабелей досок, огромных, как футбольное поле, листов ДСП и увесистых мешков с цементом не мог не радовать его, как рачительного хозяина. Кроме всего прочего, благодаря усилиям нашей интернациональной команды, этот процесс значительно ускорился. Для Джефа и Кейзо эта тренировка ничем особенно не отличалась от их повседневной работы на ранчо Стигера, которой они занимались с ноября, когда выпавший снег позволил использовать собачьи упряжки. Как мне показалось, Этьенн был не в восторге от этой мягко навязанной нам эксплуатации, но, как автор оригинальной идеи, не подавал виду, во всяком случае пока, но, как оказалось, его хватило ненадолго. Что касается меня, то мое отношение к происходящему было двояким. С одной стороны, незнание языка не давало мне возможности объясниться и каким-то образом изменить этот так называемый тренировочный процесс. В частности, мне представлялось, что иногда можно было бы просто походить на лыжах или, что еще лучше, устроить небольшой поход в полном составе с двумя-тремя ночевками в палатках, но, увы, каждый день начинался одинаково с хрустящих корочек бекона и выезда по знакомому маршруту за очередной партией досок. С другой стороны, я был доволен всем происходящим – все-таки я приобретал какие-то навыки в обращении с собачьей упряжкой, то есть в том, чем мне никогда прежде не доводилось заниматься. Кроме всего прочего, я еще и практиковался в английском самым что ни на есть правильным образом: будучи полностью лишенным всякой возможности говорить на родном языке (никто, разве что кроме собак, его не понимал), я был попросту вынужден выжимать из себя по каплям те знания, которые чудесным образом еще держались в моей голове. Пожалуй, это было для меня главным и позволяло с легкостью переносить все тяготы капиталистической эксплуатации.

На обратном пути на самой середине озера я встретил упряжку Кейзо. Желая предотвратить неизбежное столкновение и, как следствие его, потасовку, я опрометчиво отпустил тяжело груженные нарты и побежал вперед в надежде остановить собак, но не успел. Собаки встретились, и через мгновение мы с Кейзо, крича каждый на своем языке, пытались разобрать этот мохнатый рычащий клубок на отдельные довольно симпатичные и в общем-то мирные составляющие. Оставленные мной нарты после остановки, проехав немного по инерции, уже не могли более сдерживать коренных собак, которые тотчас же превратились из зрителей в самых непосредственных участников ледового побоища. Около получаса мы с Кейзо растаскивали дерущихся и приводили своих собак в порядок, после чего упряжки как ни в чем не бывало продолжили путь каждая в своем направлении. Глядя на них со стороны, невозможно было даже и предположить, что всего несколько минут назад эти добродушные лохматые создания скалили зубы, рычали и бросались на своих собратьев. До ранчо мы добрались без особых приключений, если не считать того, что у меня сильно разболелось левое колено: очевидно, давала себя знать старая травма, полученная еще в студенческие годы, когда я осваивал невысокие, но достаточно крутые склоны холмов в Юкках – пригороде Ленинграда. То падение, одно из многих на моем пути к средним высотам горнолыжного искусства, запомнилось надолго, поскольку имело наиболее тяжелые последствия как для лыж, так и для моих ног. Когда мы поднимались на эту злополучную вершину, мой друг Саня обратил мое внимание на яму, крутые края которой перерезали как раз середину укатанной трассы, по которой мне предстояло спускаться. «Если тебе удастся удержаться на ногах, – сказал Саня, – и ты доедешь до этого места, то здесь, – он указал на верхний край ямы, – ты просто слегка отклонишься вправо и приподнимешь левую лыжу. Все остальное сделает скорость, и ты ее проскочишь». Мы поднялись выше. «Запомни этот ориентир, – он кивнул в сторону небольшой сосны с характерно изогнутым стволом, росшей слева от трассы, – ты можешь приподнимать лыжу сразу, как только поравняешься с ней. Так будет надежнее», – добавил