– Надя, прости. Прости, Надя…

– Пап, да ты что? – удивилась я.

– Прости. Я знаю, что она тебя погубила, а я ничего не сделал. Я хотел, но не смог… Понимаешь, жена все-таки дороже, да и Дашенька еще есть… Она и ее хочет погубить, но я ей не дам… Прости, Надя… – он заплакал.

Я второй раз в жизни увидела, как плачет папа. Первый раз был, когда умер его лучший друг. Заплакала тоже.

Мы с отцом поцеловались, и он пошел домой.

Этот день, пожалуй, стал точкой отсчета в папиной болезни, предрасположенность к которой выказывалась ранее. Обычная болезнь – алкоголизм.

Точка

Иногда находит на людей затмение, и становятся они вроде как и не они вовсе. Что-то совершают, продумывают, как-то живут, – и не один месяц, год, – а года. И только потом, по прошествии какого-то отрезка времени люди оглядываются назад и ужасаются: «Неужели это было со мной? Неужели это я? Неужели это было моей жизнью?» Но в тот момент, когда их чувства и разум затемнены, они не видят иной жизни, иного жизненного измерения и думают, что судьба их давно предрешена и неизменна.

Так думала и я. Беспросветность, безработица, безденежье, бессилие в конце концов подавили меня. Все вокруг стремительно обесценивалось, «обесчеловечивалось».

Иногда, когда очень хотелось есть, я была готова обокрасть, избить, возможно даже убить. Я никогда этого не делала, но была готова. Почему я должна жалеть других, когда меня никто не хотел пожалеть? Я, как бездомная собака, скиталась из одной конуры в другую; облизываясь, смотрела на витрины с шоколадом и копченой колбасой, думая о том, где бы ухватить кусок хлеба; преданно смотрела в глаза подонкам, надеясь обрести защиту и поддержку, – и я должна жалеть людей? Почему я не украла, не отняла, не обманула? Почему? Где-то я читала, что совесть – это голос Бога. Видать, Господь говорил со мной, и совесть не покидала меня. Я уничтожала себя, но поднять руку на ближнего – не могла. Бориса собиралась убить, но, думаю, не смогла бы… За себя не смогла бы… Вот, упаси Бог, если бы к Дашеньке кто так пристал – не раздумывая бы убила.

Однажды в пьяную компанию, где я случайно «зависла», зашла вполне симпатичная девушка. Я бы могла сказать даже – свежая, если бы не ее чересчур сухая кожа лица и пальцы на руках с желтоватым оттенком. С ней был ребенок: девочка лет четырех. Малышка забралась в угол и сидела там не шевелясь. Один из собутыльников шепнул мне, что девочку эту год назад изнасиловал сожитель родной мамаши и что девочка эта полгода назад выписалась из психушки. У нее разорван желудок и никогда не будет детей.

Я не успела выйти из-за стола. Меня вырвало.

По прошествии какого-то времени я поняла, что со мной что-то не так. Постоянная слабость, головокружение… Все это было у меня и раньше от вынужденной непрекращающейся «диеты», но теперь к этому добавилось и отсутствие месячных. «Беременная», – подумала я в первый месяц задержки и впала в странное оцепенение. Понимая, что надо срочно что-то предпринять, сделать какой-то выбор, я бездействовала. В этаком ожидающем состоянии, ничего не меняя и не делая, я прожила второй, третий месяц. В конце концов в одно прекрасное утро я собралась с силами и подумала. «Так. Может, и женится, да только как я с ним жить буду? И пила… Если ребенок больной? Но даже если здоровый, что я смогу ему дать? Боже… Убивать грех… Но и дать ребенку такую жизнь – преступление…»

Аборт явился мне разумным и единственным выходом. Я заняла денег и записалась на операцию в платную больницу, где не требуют никаких справок и объяснений.

Через день взяла административный и отправилась на «лечение».

Больница находилась едва ли не в центре города: задрипанное красное кирпичное здание, постройка дореволюционных времен. Вероятно, с тех же самых времен и не ремонтировавшееся. Вывалившиеся из стен кирпичи лежали, придвинутые к главной лестнице, и словно предупреждали прохожих: «Не подходи, убьет!»

Я предупреждению не вняла и вошла. И уткнулась в длинную очередь из женщин. Встала позади, ничего не спрашивая. Очередь быстро продвигалась, поднимаясь по ступенькам и проталкивая меня вперед. Наконец передо мной показались двери приемного отделения. Вошла; две женщины протянули мне ручку и бумагу. Я что-то подписала. Мне приказали следовать в палату.

Почти сразу же началась резня. Я никогда не видела, как забивают скот, но теперь, думаю, имею об этом представление.

Дело было поставлено на поток: заходишь, лезешь на кресло, люди в белых халатах укалывают, убивают, расчленяя, ребенка и везут несостоявшуюся мамашу в палату. Дверь в операционной не закрывалась.

Мастерство врачей я созерцала, стоя в коридоре, не имея сил, несмотря на приказание медсестры, уйти в палату. Мимо меня на каталке провезли молодую женщину с согнутыми в коленях, окровавленными ногами. Наверное, не нашлось лишней простыни, чтобы укрыть ее.

Мне стало плохо: перед глазами заплясали синяя плитка на стенах операционной и яркий, нестерпимый свет.

Не помню, как я очутилась в кресле. Самоуверенная, сильная женщина-врач сказала другой, поменьше ростом и послабее силой: «Беременность две недели». «Это они про меня?..» – подумала я. Та, что поменьше, кивнула и завязала жгутом мою правую руку. Значит, про меня… Тут в моих мозгах немножко прояснилось, и снизошло озарение: я не могу быть беременной две недели, а значит, и беременности никакой нет! Мне захотелось сказать им об этом, но от ужаса пропал голос. Игла уже вошла в вену, обжигая ее, а я не могла выговорить и слова. Тогда я изо всех сил дернулась, и шприц вылетел из рук врачихи. Она матерно выругалась, моментально достав откуда-то новый наполненный шприц, и, с остервенением вогнав его в прежнее место, резко влила всю дозу наркоза.

Я провалилась в какую-то жижу: зловонную, черную, с цветными вкраплениями. Меня мутило, я задыхалась, пытаясь выбраться из нее. Раздавались какие-то неясные голоса, крики, шепот. Вот он, вот он, этот огромный сгусток зеленой слизи, стремящейся поглотить меня! Мама! Люди! Кто-нибудь… Господи! Темнота и грязь засасывали меня, обнимая так крепко, что терялась возможность дышать… Это ад.

Спустя какое-то время очнулась с твердой уверенностью, что умерла и нахожусь на том свете. Оглядываясь и видя палату, я предположила, что и на том свете есть больницы. Тут пришла расплывчатая врачиха и заговорила о том, что зря меня сюда принесло. Что со мной что-то не в порядке, возможно, – истощение