— А вознаграждение за столь ценную информацию мне полагается?

— Да, если она и правда окажется ценной, — не стал юлить Петухов.

— А как узнать, насколько она ценная? — с надеждой посмотрел на полицейского Титан.

— Проверить, — просто ответил околоточный надзиратель.

— Как? — полюбопытствовал Титан, но это любопытство Петухов быстро пресек:

— Этим займется наш специальный агент.

— А я? — слегка возмутился Титан.

— А вы пока просто агент… И в связи с этим у меня к вам ответственное поручение.

— Слушаю вас, — сделался серьезным Николенька-гимназист и даже пододвинулся вместе со стулом поближе к Петухову.

— Ваша задача будет заключаться в следующем… — начал околоточный надзиратель…

Тем же вечером в «веселый дом» Зинаиды Чекушиной на Касимовском шоссе Николенька-гимназист пришел не один, а со своим приятелем, которого он называл Андрюшей. Этот Андрюша был лет на пять старше Титана, однако в деле посещения публичных домов оказался новичком и терялся, как в разговорах с девицами, так и в том, что следовало после, когда за ним и его избранницей закрывалась дверь нумера.

Титану льстило, что он «работает» в паре со специальным агентом и даже может его кое-чему научить. Он познакомил Андрюшу с хозяйкой и свободными девицами, представив его своим кузеном из Казани, ввел, так сказать, в круг и на первых порах сам договаривался с девицами об «услугах» вместо Андрюши.

Пробыли Николенька с Андрюшей в доме свиданий до утра, но Венедикт Ерофеич так и не пришел. Зато назавтра, когда «двоюродные братья» прибыли в дом Чекушиной где-то в шестом часу пополудни, строительный подрядчик уже часа два как пребывал в лучшем нумере заведения сразу с двумя девицами.

Еще через час Венедикт Ерофеич вышел из нумера потрепанный и обессиленный. С полчаса, если не более, он приходил в себя, выпил стопку водки, а потом отправился домой, причем пешком. На Ямской площади он нанял извозчика, и специальный агент Андрюша едва не упустил его из виду.

Удивительное дело, но строительный подрядчик проживал в квартале от шоссе, ведущего на пристань, на Рыбацкой улице в небольшом домишке, наполовину вросшем в землю. Очевидно, строил его еще прадед Венедикта Ерофеича, поскольку окна, которые некогда отстояли от земли не менее чем на половину сажени, теперь наличниками касались земли.

«Вот тебе и строительный подрядчик», — подумал Андрюша, но все же решил убедиться, что Венедикт Ерофеич не тот, за кого себя выдает. Завидев какую-то тетку с котомкой, подошел к ней и сказал, что он — староста строительной артели и разыскивает строительного подрядчика по имени Венедикт Ерофеич.

— Нету тут такова, — ответила ему тетка.

— А господин в драповом пальто с барашковым воротником, что вон в тот дом зашел, — указал Андрюша на вросший в землю домик, — он, случаем, не Венедиктом Ерофеичем прозывается?

— Господа здеся, мил человек, не проживают, — усмехнулась тетка. — Оне все ближе к центру жмутся. А в том дому, на который ты указал, и правда проживает один Ерофеич. Только не подрядчик он, — тетка не удержалась и хохотнула, — а отставной солдат. И не Венедикт, а Иван. Но язык у него без костей, это верно…

Андрюша все понял, и на следующий день раненько поутру подъехала к дому фальшивого строительного подрядчика пролетка с чинами полиции. Главенствовал околоточный Петухов.

Трое полицейских обошли дом, встали возле окон, а Петухов подошел к дверям и постучал.

— Кого несет в такую рань? — послышался сонный голос.

— Это Богдан Хмельницкий, — ответил Петухов бодрым голосом, — староста артели строителей. Я насчет работы к вам…

— Какой еще такой Богдан Хмельницкий… — послышалось из-за двери, а потом она открылась, и в образовавшуюся щель околоточный надзиратель тотчас просунул сапог:

— Открывайте, полиция!

Он с силой распахнул дверь и вошел в сени. За ним в дом ворвались полицейские и заключили Ивана Ерофеича в железные объятия.

— Вы, Иван Ерофеич Калмыков, задерживаетесь за присвоение себе чужого имени и выдавание себя за другого человека. Это пока. А после досмотра вашего дома, на что у меня имеется разрешение, — Петухов потряс перед носом Калмыкова официальной бумагой, скрепленной прокурорской подписью, — возможно, обвинение будет переквалифицировано на более тяжкое…

Калмыков хлопнул глазами и сник. Буквально через пять минут на дощатом столе комнаты, за которым сидел Петухов, следящий за обыском, уже лежала пачка измятых процентных бумаг с неотрезанными купонами и семь червонцев с мелочью.

— Это что? — строго спросил околоточный надзиратель, доставая из кармана памятную книжку с записанными в ней номерами пропавших доходных бумаг усопшей Марьи Степановны Кокошиной.

— Это не мое! — воскликнул не на шутку испуганный Калмыков.

— Я покуда не спрашиваю вас, чье это, — процедил сквозь зубы Петухов, — хотя скоро и спрошу. Я спрашиваю вас — что это?

— Не могу знать!

— Ага, значит, не можете знать. — Сравнив номера процентных бумаг с записанными номерами в памятной книжке и увидев, что они полностью совпадают, Петухов расплылся в улыбке и вполне дружелюбно посмотрел на Калмыкова: — А ведь прав оказался Воловцов!

— Чево? — задохнулся от нахлынувшего страха Иван Ерофеич.

— Я говорю, что теперь, после нахождения процентных бумаг, похищенных у зверски убиенной гражданки Кокошиной, вы, гражданин Иван Ерофеев Калмыков, подозреваетесь в убийстве. Тщательно спланированном и крайне циничном, что усугубляет последующее наказание. Убийство, с последующим ограблением означенной домовладелицы Ямской слободы гражданки Кокошиной Марьи Степановны.

— Я никого не убивал!!! — уже в голос кричал Иван Калмыков, в ужасе выпучив глаза.

Петухов поднялся, всем своим видом показывая, что прения сторон на этом закончены, и спросил:

— Где часы в серебряном корпусе, сволочь?

— П-п-продал, — дрожащим голосом ответил Калмыков.

— Продал… — повторил за ним Петухов. — Стало быть, вы признаете, что убили гражданку Кокошину и завладели ее процентными бумагами, серебряными часами и наличными деньгами?

— Нет, не признаю! — тотчас выпалил Калмыков.

— А-а, — протянул околоточный надзиратель. — Как это я сразу не догадался, что бумаги эти вам подбросили ваши недоброжелатели. Ведь так, господин Калмыков?

— Нет, — неожиданно ответил Иван Ерофеич.

— Нет? — искренне удивился Петухов.

— Бумаги и часы мне дали на сохранение… — почти прошептал отставной солдат.

— Да что вы говорите? И кто же попросил подержать все это у вас дома?

Калмыков замолчал и опустил голову.