– Покрывать вам никого не придется, – проворчал Рублев, слегка уязвленный содержавшимся в словах собеседника намеком на прискорбную слабость Сергея. – Этот парень не из тех, кто подводит людей, на него можно положиться. – Ну да, ну да, конечно, – с некоторым сомнением покивал головой сосед и поспешил сменить тему. – А что тут было после вашего отъезда, вы не представляете! Вообразите себе, этот Михайлов снова явился к нам в подъезд и стал ходить по квартирам с новой кляузой на вас. Требовал, чтобы подписали, предлагал деньги, грозился – чистый спектакль! Ну, Анна Валентиновна – вы же ее знаете, ее лучше не трогать, а то хуже будет – ему и закатила скандал, да такой, что все соседи из квартир повыбегали. Насели на него со всех сторон, пообещали, что выведут на чистую воду, он и ушел несолоно хлебавши. И, по слухам, заявление на вас из милиции забрал…

«Участковый постарался, не иначе, – подумал Борис Иванович. – Прошелся по квартирам, разъяснил некоторые положения Уголовного кодекса, касающиеся дачи ложных показаний, объяснил, что подполковник ФСБ – не Господь Бог и даже не его заместитель, вот господин Михайлов в засаду-то и угодил. А Анна Валентиновна, когда в ударе, и впрямь страшнее атомной войны. Надо бы ее поблагодарить, что ли… Нет, не буду, еще самому на орехи перепадет. И потом, за что ее благодарить – за то, что глотка луженая и она ею пользуется в свое удовольствие? Тут, если кого и благодарить, так разве что участкового. Молодец, правильный парнишка, не разучился еще правду от кривды отличать…»

– Спасибо вам за добрые вести, Эдуард Альбертович, – сказал он соседу, который смотрел на него с таким видом, словно сам эти добрые вести организовал и теперь заслуживал чего-то большего, чем простое «спасибо». – Так насчет места охранника он вам позвонит, хорошо?

– Да, разумеется, – суховато согласился сосед. Теперь, когда его вина перед Борисом Ивановичем была искуплена да к тому же по прошествии целого месяца уже не казалась стоящей упоминания, он разговаривал немного свысока. Он работал в окружной управе, и такой стиль общения с просителями был для него привычным. – Что ж, всего доброго.

– До свидания, – сказал Борис Иванович и вошел в подъезд, испытывая смешанное чувство облегчения и досады.

Он обретался на гражданке уже далеко не первый год, но так до сих пор и не привык к общению с подобными типами. У них была своя, непонятная ему система ценностей и приоритетов, и он далеко не всегда мог догадаться, чего они от него ждут, как себя с ними вести. Здесь, в мирной жизни, любой подонок, заработавший кучу денег или вскарабкавшийся по карьерной лестнице чуточку выше окружающих, считался приличным человеком и пользовался почетом и уважением. На войне все решает бой; под огнем сразу становится видно, кто чего стоит, но такие люди, как Эдуард Альбертович или этот Михайлов, на войну не ходят – их неплохо кормят и здесь, в тылу. А самое скверное, что здесь, в тылу, без них никак не обойтись. Это они принимают решения, карают и милуют, распределяют материальные блага и формируют общественное мнение. Они – хозяева жизни, они плавают поверху, их много, особенно в Москве, и, живя тут, нетрудно решить, что они и есть народ – то самое мирное население, которое Борис Рублев плечом к плечу с боевыми друзьями когда-то защищал. А придя к такому выводу, уже совсем легко сделать следующий шаг и, подобно Сергею Казакову, запереться в квартире с глазу на глаз с бутылкой…

Поднявшись к себе, он принял душ, переоделся, позвонил Казакову и, не получив ответа, снова вышел из дома: дела, пусть себе и мелкие, нужно делать своевременно, пока они не превратились в хроническую проблему, да и в холодильнике было хоть шаром покати, а есть хотелось весьма ощутимо.

Расплатившись с хозяином гаража, он забрал оттуда машину и снова почувствовал себя полноценным человеком, обладающим полной свободой передвижения – ну, по крайней мере, до первой пробки. В животе раздавалось голодное урчание, глаза сами собой шарили по сторонам, отыскивая вывески кафе и ресторанов, но Борис Иванович решил, что поступит умнее: накупит продуктов, поедет к Казакову и поест там. Таким образом он предполагал одним выстрелом убить сразу двух зайцев – да нет, целых трех: навестить Сергея и обсудить с ним вопрос трудоустройства, заморить червячка, а заодно покормить этого добровольного отшельника – хватит ему пить без закуски!

Полагая, что планирует простые повседневные дела, Борис Иванович на самом деле опять лелеял благие намерения – те самые, которыми вымощена дорога в ад. По пути к Казакову он остановился возле продуктового магазина и нахватал всего, что подвернулось под руку, лишь бы содержало побольше калорий – желательно мяса – и не требовало долгого приготовления. Получился весьма увесистый пакет; около винных полок Рублев с минуту поколебался, но потом решил обойтись без выпивки, которая для Казакова, судя по его упорному нежеланию подходить к телефону, обещала стать явно лишней. Да и ему самому, пожалуй, не стоило искушать судьбу, средь бела дня разъезжая по Москве в не совсем трезвом виде.

Лифт оказался занят. Судя по звукам, доносившимся из шахты, в нем кто-то спускался. Борис Иванович немного подождал, и вскоре двойные створки разъехались в стороны с характерным скользящим громыханием. Из тускло освещенной кабины почти вывалился низкорослый чернявый гражданин откровенно среднеазиатской наружности в заляпанном строительными смесями и краской оранжевом рабочем комбинезоне. Крепко и бережно, как ребенка, прижимая к груди, он держал в объятиях старый надтреснутый унитаз. Рублев посторонился, давая ему пройти, и гастарбайтер двинулся на выход, для равновесия откидываясь всем корпусом назад и вполголоса одышливо напевая какую-то песенку на родном языке. Хмыкнув, поскольку работяга как две капли воды походил на героя популярного юмористического шоу, Борис Иванович вошел в лифт и нажал кнопку нужного этажа.

Запах в кабине стоял отнюдь не юмористический, потом разило так, словно здесь везли лошадь, только что выигравшую скачки. На полу валялись крошки цемента и штукатурки, а также немногочисленные деревянные щепки и клочки старых обоев. Кто-то делал ремонт, расходуя на это золотые летние денечки, а заодно и свой заработанный потом и нервами отпуск.

Кабина остановилась, двери открылись, и сразу стало ясно, что ремонт затеял кто-то из соседей Казакова. За углом коридора размеренно била кувалда, и было слышно, как после каждого удара с дробным стуком и шорохом сыплется мелкий мусор. На площадке было натоптано; белесая тропинка, какие получаются всегда, когда кто-то долго бегает взад-вперед в испачканных известковой пылью башмаках, тянулась по полу, плавно сворачивая за угол, как раз в нужном Борису Ивановичу направлении. Он двинулся по этому следу, стараясь держаться в сторонке, чтобы не натащить в квартиру Сергея грязи. Удары за углом смолкли, что-то обрушилось, рассыпаясь в падении, послышался гортанный возглас на незнакомом Рублеву наречии, и другой голос, мужской, но сварливый, как у торговки семечками, громко поинтересовался, родился его собеседник с руками, растущими из мягкого места, или ему их туда пересадили хирургическим путем.

Этот голос показался Борису Ивановичу неприятно знакомым, но он решил, что ему мерещится: пуганая ворона куста боится, да и голоса у всех бранящихся людей чем-то похожи. Он обогнул угол и удивленно приподнял брови: белая тропинка, натоптанная носившими мусор работягами, вела прямиком к двери квартиры Сергея Казакова. Дверь была открыта, и шум доносился именно из-за нее. Получалось, что Казак вовсе не ушел в запой, как можно было предположить, а, наоборот, взялся за ум, разжился где-то приличной суммой денег и затеял ремонт. «Что ж, в добрый час, – подумал Борис Иванович. – А то устроил из квартиры гибрид дома-музея и помойки… А сволочится, наверное, прораб, или бригадир, или как он там называется… Только откуда у Серого деньги еще и на прораба?»