Во-первых, настораживал цвет воды. Какой же глубины должна быть ванна, чтобы вода в ней выглядела черной? И что должно происходить в этой глубине, чтобы при полнейшем безветрии вода все время колебалась – то почти незаметно для глаза, то с плеском, слышным даже на приличном удалении от бассейна?

Ответы представлялись столь же очевидными, сколь и фантастическими. Цвет воды в бассейне указывал на то, что это не бассейн, а скорее колодец, а ее подвижность – на то, что колодец связан с морем, дыхание которого передается содержимому бетонной чаши. Это намекало на то, что Сергея занесло действительно очень далеко от дома, а еще – на то, что попал он сюда весьма необычным способом, примерно так же, как вот эти мешки с цементом…

– Как там, наверху? – не оборачиваясь, спросил жилистый. Он говорил с легкой одышкой, поскольку мешок, который он нес, был всего килограммов на десять – пятнадцать легче его самого.

– Да как обычно, по-разному, – ответил Сергей, не вполне понимая, что именно интересует собеседника.

Теперь они разговаривали, почти не понижая голос, поскольку охрана находилась довольно далеко: два автоматчика маячили около штабеля мешков, один прохаживался вдоль края бассейна, словно здешний гарнизон опасался нападения из-под воды, и еще двое – охранник и водитель – находились около вагонетки. Цепочка людей в серых робах с молчаливым упорством муравьев двигалась туда и обратно, перетаскивая мешки. Когда наполненная доверху вагонетка уходила, ее место почти сразу занимала другая. Они появлялись из тоннеля справа и уходили в тоннель слева, из чего Сергей сделал вывод, что рельсы проложены по кругу. В данный момент эта информация не имела никакого значения, но он по привычке накапливал ее – а вдруг когда-нибудь пригодится?

– Лето или зима? – уточнил свой вопрос жилистый.

– Когда меня забрали, было лето, – сказал Сергей, – а сейчас не знаю. С памятью что-то…

– С памятью у тебя то же самое, что и у всех тут, – все так же, не оборачиваясь, заверил жилистый. – Хлопнул рюмашку с новыми друзьями, а то и просто сел в автобус и получил незаметный укол под лопатку. Очнулся, а ты уже здесь и ни хрена не понимаешь, на каком ты свете и какой нынче год. А год все тот же самый, и с того момента, как тебя выключили, прошло не больше трех суток. А чаще всего – одни, а то и меньше. Так, говоришь, лето? А я почему-то думал, что зима… А год какой – девятый?

– Десятый, – поправил Сергей. – Вот видишь, а говоришь – от суток до трех и память в порядке…

– Просто я тут уже давно, – сказал жилистый. – Если ты не врешь, то получается, что уже два года. Номер у меня на робе видал? «Бэ-три», партия семь. А у тебя – «бэ-пятый», восемнадцатая. Сколько они, суки, народу извели, подумать страшно! Больше месяца мало кто выдерживает, два – уже рекорд. А я, браток, здешний старожил; таких, как я, тут больше нет. Про меня даже эти вурдалаки в белых балахонах говорят: уникум, мол, нулевая восприимчивость… Ты видел, кто вокруг тебя? Это ж не люди – куклы, живые мертвецы! А меня эта их зараза не берет…

Жилистый замолчал, поскольку вагонетка и топтавшиеся около нее автоматчики были уже близко. Под прицелом двух стволов девятимиллиметрового калибра они свалили свою ношу в ковшеобразный стальной кузов и двинулись обратно.

– А я? – спросил Сергей, удалившись от охранников на расстояние, гарантирующее конфиденциальность.

– А ты в стендовом кресле сидел? – Где?

– Понятно. Значит, не сидел. Не расстраивайся, скоро сядешь. А это такая штука, что у некоторых с первого захода мозги дотла выгорают. Кто-то держится дольше, но конец всегда один – сначала безмозглая кукла, а потом – кусок холодного мяса в вагонетке… Другие куклы тебя в нее забросят, и поедешь ты по известному маршруту, из шлюзового отсека – его еще приемным называют – до похоронного…

– А ты молодец, – помолчав немного, похвалил Казаков. – Умеешь найти тему для разговора, поддержать в собеседнике бодрость духа…

– А я не диктор, который по вечерам детишкам сказки на ночь рассказывает, – огрызнулся жилистый. – Да и ты, если предпочитаешь, как страус, голову в песок прятать, можешь мне не верить. Тут все сумасшедшие, мало ли что один из них болтает? Да и неважно все это, браток. Все равно у всех у нас одна дорога. И меня то же самое ждет, будь я хоть трижды уникум. Ты вокруг оглянись! Ясно же, что живыми нас отсюда не выпустят – не для того привезли, чтоб мы потом по всему свету бродили и каждому встречному-поперечному об этом месте рассказывали.

Сергей был вынужден с этим согласиться. Все, что он успел здесь увидеть, и даже то, каким образом он сюда попал, говорило в пользу правоты жилистого: из таких мест живыми не возвращаются.

– Я просто подумал, – продолжал жилистый, шаркающей походкой направляясь к штабелю мешков, – вот, думаю, живой человек нарисовался, с которым можно парой слов переброситься. И татуировочка на нем – «ДШБ» – дорогого стоит. А вдруг, думаю, выйдет у нас с ним еще что-нибудь, помимо приятной беседы? Местечко это хитрое – такое хитрое, что всех его закавык, наверное, даже охрана не знает… Ну, чего уставился, бревно с глазами? – спросил он у человека, который, идя навстречу с мешком на плече, на какое-то время задержал на нем пустой, ничего не выражающий взгляд.

Носильщик в серой робе ничего не ответил. Выражение его лица осталось непроницаемо-спокойным, безмятежным, как у целлулоидной куклы; взгляд его был неподвижным и перемещался с предмета на предмет так же, как перемещается свет фар едущего по шоссе автомобиля, одно за другим высвечивая придорожные деревья и километровые столбы. Он коснулся лица Сергея и скользнул мимо, оставив неприятное ощущение прикосновения чего-то, что еще недавно было, а теперь перестало быть живым.

Они подошли к штабелю и взяли еще по мешку цемента.

– Тяжелый, сволочь! – вслух пожаловался жилистый, приседая под тяжестью ноши.

– Бэ-три дробь семь ноль-два девяносто пять, разговорчики! – негромко произнес один из охранников.

Двести девяносто пятый перебросил мешок на другое плечо, заслонившись им от охранника, и тихонько, чтобы тот не услышал, произнес:

– Да пошел ты!..

Сергей, половчее прилаживая на плече плотный, со скользкими твердыми боками бумажный мешок, на выдохе уточнил, куда именно следует идти охраннику, и жилистый отчетливо, одобрительно хрюкнул.

– Ты сам-то откуда, десантура? – спросил он, когда охрана осталась позади.

– Из Москвы, – ответил Сергей. – Да ну?! Земляки, значит. И как столица, все чернеет?

– А черт ее знает, – признался Сергей. – Я последние несколько лет из дома, считай, и не выходил. А если выходил, так либо под газом, либо с бодуна…

– Ну, ясно. – Двести девяносто пятый снова хрюкнул, на этот раз полунасмешливо, полусочувственно. – История стандартная, сценарий номер два: одинокий алкаш с московской пропиской. Вышел за поддачей, встретил хорошего человека… А он тебе и говорит: чего, говорит, ты пропадаешь в этой каменной норе? Езжай, говорит, на природу – к земле поближе, от людей подальше. Домик, говорит, тебе подыщем, а доплаты, которую за свои московские хоромы получишь, тебе до конца жизни хватит, хоть ты коньячные ванны принимай.