— Тетя Дуся, пойдемте отсюда. Мне здесь нечем дышать. — Мара расстегнула куртку, нервно оттягивая высокий ворот свитера. — Не могу больше. Я не хочу больше возвращаться сюда никогда.

— Мара, успокойся. — Евдокия Ивановна с тревогой смотрела на нее.

— Меня здесь не было. Я не здесь родилась. У меня нет матери, у меня никого нет. Я сирота, слышите?! — Она подошла к Евдокии Ивановне и взяла ее за руки. — У меня есть только вы. Уведите меня отсюда, пожалуйста, ради бога.

— Мара, не нужно так говорить. Я понимаю, что ты очень расстроена, — начала Евдокия Ивановна, — но так нельзя. Ты ведь приехала не для того, чтобы произносить эти слова?

Мара выпустила руки Евдокии Ивановны, молча опустила глаза. Она не знала, что ответить. Никто не смеет ее судить. Разве только тот, кто пережил такую же боль, какую сейчас испытывает она. Ей не были нужны слова успокоения, никакие слова вообще. Единственное желание — поскорее покинуть этот дом, как можно скорее.

— А может, ко мне зайдете, чайку попьем, а? — Глафира Петровна переводила взгляд с Мары на ее спутницу. Она видела, что Мара едва владеет собой, и понимала, что ее предложение, скорее всего, будет отвергнуто. И все-таки ей так не хотелось отпускать Мару без того задушевного разговора, на который она рассчитывала. — Погреетесь, а потом и в дорогу.

— Нет. — Мара направилась к дверям. Остановилась и, обернувшись, остановила взгляд на Глафире Петровне. — Здесь везде холодно, ничто меня не согреет, даже ваши добрые слова, тетя Глаша. Спасибо вам за все. Никогда вас не забуду. Прощайте.

— Спасибо. — Евдокия Ивановна благодарно улыбнулась расстроенной соседке. Та смотрела на закрывшуюся за Марой дверь невидящими глазами, полными слез. — Кажется, это было ее прощание с детством. Она ждала чуда — оно не произошло. Чем скорее мы уедем, тем лучше для Мары. Вы же видите, Глафира Петровна, как ей тяжело.

— Вижу. Я все понимаю, бедная девочка.

— У нее все будет хорошо. Я все сделаю для этого, — твердо произнесла Евдокия Ивановна.

— Но почему? Разве такое бывает?

— Бывает. Как видите, бывает. Я уже не представляю своей жизни без нее. Всего полгода, а кажется, что я знала ее всегда. Мы стали близки. Мара мне как дочь. Мы нужны друг другу и кто кому больше — еще не известно.

— Да хранит вас Господь, Евдокия Ивановна. — Глафира Петровна осенила ее крестом.

— И вам всего доброго. До свидания.

— Прощайте, — прошептала соседка, оставшись одна в пустом доме. Она подошла к окну и увидела, как пожилая женщина догоняет Мару. Вот она взяла ее под руку, что-то говорит. — Прощай, Мара. Прощай, рыжее солнышко. У тебя все сложится, я точно знаю. Удачи тебе.

Глафира Петровна вышла из дома, закрыла за собой дверь и, спустившись по скрипучим ступеням крыльца, направилась к калитке. Та осталась открытой. Мара так спешила покинуть родные места… Когда она и ее спутница уже были далеко от дома, Глафира Петровна все еще стояла посреди дороги, сквозь слезы глядя на удаляющиеся силуэты. Она не знала, почему плачет. Все ведь получилось: у Мары есть все, чтобы спокойно налаживать свою жизнь в городе. И все-таки на душе было тяжело, давящая тревога не оставляла надежды на легкое, спокойное течение событий. Успокаивая себя тем, что рядом с Марой прекрасная женщина, Глафира Петровна пыталась заглушить безотчетный страх. Мара может рассчитывать на то, что Евдокия Ивановна окажет ей помощь, ту, что будет в ее силах, в пределах ее возможностей. Даст бог, этого будет достаточно.

* * *

Евдокии Ивановне не нужно было задавать вопросов. Она и так понимала, что с Марой происходит то, чего она опасалась. Наблюдая за ней, Евдокия Ивановна пыталась понять: когда же она упустила тот самый момент, с которого все началось? А может быть, зря она переживает? Ничего плохого не происходит, все идет своим чередом, и с ее девочкой все в порядке? Уже давно мысленно Евдокия Ивановна называла Мару именно так. Она стала для нее родной, близкой, дорогой, единственным человечком на этом свете, ради которого стоило еще пожить. Но ведь отчего-то на сердце так неспокойно. Евдокия Ивановна пыталась анализировать. Пожалуй, все ее тревоги начались с того дня, когда Мара сказала, что подает документы в институт общественного питания.

— Мара, ты уверена, что это правильный выбор? — Сама окончив этот вуз, Евдокия Ивановна считала, что это не самая лучшая профессия. Она мечтала, чтобы Мара училась, но почему-то видела ее преподавателем, переводчицей, бухгалтером, наконец. Евдокии Ивановне не хотелось, чтобы Мара связывала свою жизнь с общепитом.

— Я уже работаю в этой области. И Елена Константиновна посоветовала мне учиться в этом направлении…

Мара недоговаривала. Она не могла признаться тете Дусе в том, что хозяйка ресторана предложила ей неширокий выбор. Когда Мара пришла к ней в кабинет, чтобы попросить отпуск на время вступительных экзаменов, Елена Константиновна поинтересовалась:

— И куда же ты намерена поступать?

— На филологический факультет университета.

— Вот так новость! — Елена Константиновна побагровела от негодования. Она пыталась скрыть свои эмоции, но все ее движения, мимика говорили о том, что ей не понравился выбор Мары. — Ты думаешь, что я купила тебе липовый аттестат для того, чтобы ты у нас полиглотом стала?

— Я… Я вас не понимаю.

— Все ты прекрасно понимаешь!

— Нет.

— Ты будешь поступать туда, куда я скажу. Ты у меня в долгу, а долги нужно отдавать.

— Я заплачу, я отработаю. — Мара чуть не плакала от унижения.

— Подавай документы в общепит. Мне нужны толковые сотрудники. Я забочусь о достойной смене.

— Но я не хочу всю жизнь провести в ресторане.

— Как себя чувствует Евдокия Ивановна, — прямо глядя Маре в глаза, спросила Елена Константиновна. — Как дела у нее на работе?

Мара молча опустила глаза. Она поняла откровенный намек: если она не будет послушной, то пострадает тетя Дуся. Она останется без работы, и получится, что, сделав доброе дело, она поплатится собственным благополучием. Так не должно быть. Мара нашла в себе силы встретить тяжелый взгляд хозяйки, улыбнулась уголками губ.

— Хорошо. Я очень понятливая девочка, — не отводя взгляда, сказала Мара. — Все будет, как скажете.

— Договорились, а договор дороже денег Тебе это известно?

— Да.

— Тогда ты знаешь, куда подавать документы? — Елена Константиновна видела в глазах Мары холод, граничащий с ненавистью, и это забавляло ее. Эта девчонка не посмеет ослушаться ее. По крайней мере, пока есть такой весомый аргумент в лице Евдокии Ивановны. Нужно использовать ее слабое место как можно полнее. Предвкушая, как Мара будет развлекать нужных людей, Елена Константиновна злобно сверкала глазами. Сейчас она в чем-то понимала Ирину Петровну, которая называла ее рыжей ведьмой. Ведьма и есть, ишь, как сверкает глазищами! — Отвечай!