Между тем приказчики и гребцы вовсе не преследовали лиходеев, а деловито ныряли на глубину, словно бы что-то искали.

Так ведь и искали! Мало того – нашли.

– Он там, – вынырнув, улыбнулся синими губами Кондратий. – У камня. Веревку давайте…

– Вот пояс.

– Ага…

Приказчик снова нырнул, а затем все вместе принялись что-то вытаскивать.

– Бочонок! – присмотревшись, капитан удивленно округлил глаза. – Будь я проклят, обычный бочонок. Не-ет, мед все же не стоит простуженных легких. Никакой, даже самый вкусный.

– Не думаю, чтоб там был мед, – король отложил пищаль. – Давай-ка им поможем, ага…

Арцыбашев уже начал кое о чем догадываться, и догадка его с блеском оправдалась. Сквозь полуразбитое о камни дно в бочонке сверкнуло серебро.

– Просыпалось? – участливо осведомился наемник. – Но, вижу, совсем немного. Чего раньше-то не сказали!

– Хотели сохранить все в тайне, – скидывая насквозь промокшую рубаху, сквозь зубы пояснил Федор.

– Сохранили, ага…

– С этим разберемся. Сейчас нам бы костер…

Починив баркас, путники вернулись на посад к вечеру. Быстро темнело. Моросил мелкий дождь, и густой, поднимавшийся от реки туман медленно заволакивал пристань.

– Кто-то знал, – тихо, сквозь зубы, промолвил Федор. – Кто-то знал, что мы повезем.

Леонид хмыкнул: ну, ясен пень, кто-то знал, тут и думать нечего! Только все эти дела ни его самого, ни Михутрю больше не волновали ничуть. Получив обещанное вознаграждение, приятели простились с приказчиками и быстро зашагали на Береговую улицу, мечтая раскрутить Григория на баньку.

Раскручивать не пришлось. Лоцман и сам догадался, примерно знал, когда ждать обратно гостей, истопил.

Вот только парились без легкости, с тревогой.

– Санька ваш пропал, – первое, что сказал Гриня, проводив приятелей в дом. – Три дня, как нету.

Осень 1573 г. Новгород – Москва

Как выяснилось из расспросов Григория и его красавицы-супруги, сразу после отъезда приятелей с тонниками Санька развил (развила!) бурную деятельность, хвастаясь, что скоро добудет весьма приличную сумму денег. Еще, мол, неизвестно, у кого больше будет! Нарушив уговор неотлучно сидеть дома, рыжая каждый день где-то шлялась с утра до вечера. Уходила с раннего утра и являлась лишь вечером, в темноте, не обращая никакого внимания на все увещевания хозяев. Да ведь поди уговори такую! Тем более, хозяевам-то она слова не давала. Вот так, шастала-шастала – и пропала.

– С какого-то монаха она вроде как собиралась денгу стрясти, – вдруг вспомнил Михутря.

Леонид радостно закивал:

– Ну, да. Только не с монаха, а с монастырского служки, с тонника… с этой, как ее… с Сены… с Темзы…

– С Ояти, друже.

– Вот-вот – с Ояти. Как же того тонника звали-то? Имя еще такое смешное…

– Агриппин! – хмыкнул разбойный капитан. – Санька его в кости обыграла, а он ее хотел выиграть да захомутать в холопы.

Арцыбашев задумчиво вздохнул. След был, конечно, тот еще. Мягко говоря – размытый. Да, девчонка вполне могла снова играть с тонником в кости, могла и проиграться… Но могла и не играть, да может, просто-напросто надоели ей скучные спутники – взяла да свалила. Гулящая, она гулящая и есть.

Такого мнения вполне резонно придерживался и Михутря:

– Корвища, и корвища. Что нам до нее? Баба с возу – кобыле легче.

Так-то оно так, и капитан был прав на все сто процентов, и совершенно нечего было Саньку-Аграфену искать – только время тратить. Но все же у Леонида свербило на сердце и беспокойно металась душа. Девчонка ведь просилась с ними, и они ее взяли. А раз так, в какой-то мере стали за нее ответственны. Бросить ее сейчас на произвол судьбы, даже не попытаться ничего сделать – в глазах Арцыбашева это выглядело бы свинством. Однако ж с другой стороны, тверские купцы отправлялись в Москву через два дня… По крайней мере, два дня уж точно в запасе было. Чего и делать-то? Бражку на печи пити?

– Два дня, так и быть, поищем, – все ж дал себя уговорить Михутря. – Ты прав, друже – время покуда есть. Но только два дня, не больше.

– Да хоть попытаемся, души свои успокоим.

Начать, конечно же, решили с оятского тонника Агриппина, про которого капитан еще вспомнил, что Санька называла его вислоносым. Что ж, хоть какая-то примета. Тем более, у приятелей теперь и свои знакомые тонники имелись – Кондратий с Федором. К ним поутру и пошли.

Все так же моросил дождь, мелкий и нудный, и низкое серое небо словно придавливало посад и обитель к земле. Было довольно тепло, но вместе с тем слякотно, мерзко. Пока шли – чавкала под ногами прилипчивая тягучая грязь, в больших коричневых лужах, похрюкивая, плескались свиньи. Их пока не резали – ждали холодов.

Тонников искать долго не пришлось – все уже с утра ошивались на площади, около важни, где хранились меры длины и веса, а также стояли большие весы. Кондратия друзья заметили сразу – затянутая в синий полукафтан широкая спина его маячила у самых весов. То ли мед вешали, то ли еще что… Неподалеку с кем-то озабоченно болтал смуглоликий Федор.

– Эй, друже! – махнув рукой, Михутря окликнул обоих. – Вот так встреча! Доброго утречка.

– И вам… – приказчики переглянулись и тут же бросились обниматься, после чего предложили двинуть в ближайшую харчевню.

Там, в харчевне, истоки такого расположения и вскрылись – после первой же пивной кружки… и даже во время оной.

– Игумен нам это… велел искати, кто про серебришко знал, – посмурнев, сообщил Кондратий. – Вот мы и…

– Даже и не знаем, что делати, – Федор тяжко вздохнул и покусал ус. – Ходим, всех потихоньку расспрашиваем… Может, вы поможете? Конечно, не за так. Посидите, вон, в харчевнях, на постоялый двор – рядом тут – загляните. Разговоры послушайте. А вечерком соберемся, вот хоть у важни. Лады?

На том и порешили. Заказали еще по кружечке. Выпили, и тут Арцыбашев спросил про тонника Агриппина.

– Агриппин? Это с Ояти-реки, что ль? – Кондратий вскинул глаза. – Ну, знаю такого, ага. Он и посейчас тут должон быть, Агриппин-то, служки успенские на Оять на той неделе только собрались. Вот и он – с ними. На посаде у кого живаху, спрашиваете? Того не ведаю. А что? Мыслете, он про серебришко мог что-то знати? Не-е, не Агриппин это. Он и не знал, да и жидковат, любит труса праздновать.

Поисками оятского тонника друзья занялись сразу же – собственно, за этим на посад и вышли. Пошатались по харчевням, заглянули на постоялый двор, спустились к пристани, поболтали с монастырскими служками, с послушниками, с монахами. Уже ближе к обеду выяснили: вислогубый Агриппин квартирует обычно на другом конце посада, на Романицкой улице, там кто-то с Ояти-реки живет.