Пока Гарин рассказывал, Ли посмотрела на часы и увидела, что они встали. Часы у нее были механические, кварцевые, запаса хода хватало на сутки, и это было неудобно, но она все равно носила их – из своих сентиментальных соображений, это был подарок от матери. Заметив, что стрелки не двигаются, Ли начала крутить колесико. Гарин посмотрел на нее и поморщился.

– Что ты делаешь?

– Завожу часы.

– Ты куда-то спешишь? Я тебя отвлекаю? – Голос его вдруг изменился – стал низким, хриплым, холодным.

– Нет, – сказала Ли.

– Точно нет? Тебе не нравится история про заминированный город?

– Нравится.

– Что-то непохоже. Тебе скучно?

– Нет.

– Ну давай, скажи: «Мне скучно, профессор, вы нагоняете на меня тоску». Давай, скажи.

– Да нет же, я просто…

Его голос изменился – от беззаботного тона не осталось и следа. Он почти кричал на нее.

– Тебя не учили вежливости, да? Или у вас в Северной Каролине это нормально – заниматься своими делами, пока старший перед тобой распинается как дурак?

Он свернул на обочину – по днищу автомобиля застучали камешки – затормозил и несколько секунд молчал, просто дышал – тяжело и шумно.

– Когда я говорю, ты слушаешь, понятно тебе?! Для кого я все это рассказываю?!

Снова тяжелая пауза. Ли боялась пошевелиться.

– Уважение! Простое уважение – это все, чего я прошу. Неужели так сложно просто слушать, когда я с тобой разговариваю? Это обыкновенная вежливость! Я для кого все это рассказываю? Для кого?! Я, значит, пытаюсь быть чутким, трачу на тебя свое время, и что я получаю?

– Я… я… – Ли неподвижно сидела в кресле.

– Выходи.

– Что?

– Выметайся из машины.

На мгновение ей показалось, что он сейчас ее вытолкнет или ударит. Она отстегнула ремень и вышла.

– До кампуса двадцать миль по прямой. Пройдись и подумай над своим поведением. И не вздумай ловить попутку, ясно? Ты наказана.

Он надавил на газ, резко развернулся и проехал мимо нее. Она смотрела вслед автомобилю и все ждала, что он сейчас затормозит и сдаст назад. Но через две минуты стало ясно – он не вернется.

* * *

До кампуса Ли добралась через шесть часов. Зашла в аптеку, купила пластыри и минералку. Ее бил озноб – от унижения и злости. Хотя она и не могла понять, на кого злится – на Гарина или на себя? Что это было вообще? От этих мыслей становилось дурно. Она вернулась домой, запила минералкой таблетку успокоительного, залезла под одеяло и лежала вот так, разглядывая отброшенные уличным фонарем тени голых веток на потолке, и гнала от себя мысли о том, что ее карьере конец.

Поздним вечером пришла Джоан – последний месяц она вела семинары для бакалавров и возвращалась лишь затемно. Ее одежда, – такая стильная и безупречная в начале семестра, – уже не выглядела свежей, под мышками темные пятна, из-за учебных нагрузок у Джоан просто не хватало сил и времени следить за тем, чтобы рубашки были постираны и отглажены.

Джоан сходила на кухню, вернулась в комнату, повесила пиджак на спинку стула, открыла банку энергетика, который теперь пила литрами, не меньше четырех-пяти банок в день, сделала глоток.

– Ты чего? Заболела?

Ли смотрела в потолок.

– Скажи, профессор когда-нибудь повышал на тебя голос? Грубил тебе?

Джоан подняла бровь.

– Что, прости?

Ли рассказала ей об инциденте на дороге. Она не знала, зачем делится – просто хотела проговорить обиду, ждала сочувствия. Но Джоан удивила ее:

– Ну и зачем ты мне это рассказываешь?

– Не знаю. Я немного в шоке. Хотела узнать, что ты об этом думаешь.

Снова молчание, за окном прогремел кузовом грузовик.

– Я думаю, что, если он накричал на тебя, у него были на то причины. – Ли с удивлением посмотрела на нее, Джоан пожала плечами. – Люди просто так не ругаются, Ли. Тем более проф. Ты же знаешь его – он спокоен как удав. Вообще не представляю, что нужно сделать, чтобы его разозлить. Мне кажется, ты все не так поняла.

– Он высадил меня из машины посреди автострады. Что именно я не так поняла?

Джоан вышла из комнаты. Минуты две гремела на кухне посудой и ящиками. Затем снова возникла в дверном проеме.

– Ты же извинишься перед ним?

– Я?

– Не будь дурой. Ты сама сказала, что плохо слушала его, и он вспылил. По-моему, все очевидно. Уверена, он тебя простит, он добрый.

– Я не говорила, что плохо слушала его! Я сказала, что это он решил, будто я его плохо слушала.

– Это не важно, – Джоан отмахнулась. – Просто извинись, и все будет хорошо.

Спустя еще пару дней она набралась смелости и рассказала обо всем Питеру, и по его лицу сразу поняла – он тоже ей не верит.

– Ну не знаю, Ли, – сказал он. – Мне кажется, это как-то, эмм, нереалистично.

Ли очень устала и уже сама сомневалась в себе – а действительно ли Гарин заставил ее идти двадцать миль пешком по обочине? Звучит и правда дико. Кто поверит в такое? Никаких доказательств, кроме мозолей на пятках, у нее не было, и уже второй человек, выслушав ее, вставал на сторону Гарина. Ли казалось, что реальность дала трещину. Еще вчера она хотела написать жалобу…

– Жалобу? Серьезно? Давай-ка посчитаем. – Питер начал загибать пальцы, и она заметила, что он копирует жесты Гарина – или, во всяком случае, старается двигаться как профессор, подражает ему. – Четыре года в бакалавриате, еще два ради получения магистерской, потом два в докторантуре в Чапел-Хилле. Теперь ты перевелась в Колумбию. Восемь лет труда. И что, хочешь все это похерить? – Ли молчала, голос Питера становился все жестче, он как будто отчитывал ее: – Подашь жалобу и подставишь всех нас. Начнется тяжба, проверки. Ты этого хочешь?

– Что ты предлагаешь – забыть?

– Я предлагаю перестать страдать фигней. Если ты обижаешься на все подряд, возможно, академическая среда – не твое. Проф и взял-то тебя только потому, что верит, что ты особенная, потому что у тебя было видение в пустыне.

– Что, прости?

Питер ненадолго завис и вдруг не к месту потянулся, явно стараясь принять расслабленный вид.

– Ничего. Решай сама, я все сказал.

Реакция Питера неприятно ее удивила, но в одном он был прав – на кону восемь лет учебы, ее карьера; она так много сил потратила, чтобы оказаться здесь, поэтому устраивать разборки из-за одной вспышки ярости у научного руководителя, наверно, неразумно. Больше всего сейчас она боялась потерять место – она поймала себя на мысли, что уже не может представить себе жизнь вне читальных залов и лекционных аудиторий; все эти шутки о том, что люди из академической среды не приспособлены к обычной жизни – на самом деле не такие уж и шутки, думала она; весь мир за пределами кампуса казался ей огромным, чуждым, холодным космосом, в который не хотелось выходить – как будто за университетским забором не было воздуха и жизни; не было никого, кто позаботился бы о ней.