– Где ты им подвернулся?

– Где, где… В «Белом», где же еще.

Ну да, я сам бы мог догадаться. Бар при гостинице «Белый город» – как раз этакий городской «перекресток миров», единственный в своем роде. Там и только там могла состояться официальная дружеская встреча двух городских знаменитостей: лингвиста Миши Брахмина, выпускника Тартусского университета, ученика Лотмана и прочая и прочая и Сашки Тормана, запойного фотографа с сомнительной репутацией гениального халтурщика. Пресловутые «фронсы» тоже были там весьма уместны. Пожалуй, уместнее даже, чем эти двое: еще не так давно считалось, что «Белый» существует специально для иностранцев; в начале, да и в середине восьмидесятых туда пускали только постояльцев гостиницы, коих обслуживали исключительно за валюту, но потом бар почему-то перешел в общее пользование, к неописуемому восторгу городских прожигателей жизни.

– А как ты с ними общаешься? – спрашиваю я. – Или Брахман согласился поработать твоим личным переводчиком?

Сомнительно, конечно, но чем черт не шутит. Сашка все же обаятельный…

– Хреноводчиком, – ржет тот. – Ага, за трояк в час… Эти фронсы сами по-русски пиздят не хуже нас с тобой. Русисты они. Или слависты… В общем, похуисты, но по-нашему шпрехают будь здоров. Изучают нас. Говорят, что две недели жили в Питере, потом еще в Москве были, а сюда приехали, потому что какой-то там наш поэт написал, что если уж пришлось в совке родиться, «лучше жить в провинции у моря», – так я запомнил. Ходят теперь с довольными рожами, глушат коньяк ведрами на каждом углу и говорят, что он прав оказался, поэт-то. Ну, им виднее…

– Понятно, – киваю. И смотрю на Сашку вопросительно: дескать, все это мило, но когда же про бабки-то будет?

– Вчера они у меня в гостях сидели, – важно сообщает он. – Пришли-то без задней мысли, из любопытства, посмотреть, как живет «свободный художник» – так они меня определили… Я их на кухню повел, сам знаешь, у меня больше и присесть-то по-людски негде. А на кухне висят твои «Едоки». И как они их увидели, такой геволт подняли! Теперь ты у этих фронсов любимый художник.

Я окончательно обалдел. «Едоки» – так называлась серия черно-белых фотографий, которую я делал на протяжении нескольких лет. Сама по себе концепция не принадлежала к числу особо грандиозных: вдохновившись, с одной стороны, «Едоками картофеля» Ван Гога, а с другой – специфической обстановкой свадеб и юбилеев, которые приходилось запечатлевать на пленку ради заработка, я стал коллекционировать особо омерзительные эпизоды взаимоотношений человека и пищи. Жующие рожи, перекошенные рты; лезущие из орбит глаза поперхнувшихся обжор; струйка слюны на подбородке; макароны, свисающие из нетрезвой пасти; икорная сыпь на лоснящихся губах и все в таком роде.

Первые снимки были цветными, но я почти сразу выяснил, что хорошего качества мне тут не добиться, а скверных цветных фотографий и без меня в мире хватает. «Едоки» стали черно-белыми. После нескольких экспериментов я понял, что не брошу эту серию, ибо она способствовала уничтожению несметного количества зайцев. Тут нашли выход присущие мне мизантропия и охотничий азарт; кроме того, у меня появился стимул приумножать свои умения, да и приятно было, чего греха таить, ощущать себя «настоящим художником». Некоторыми кадрами я искренне гордился; прочие меня просто устраивали – а это тоже немало.

Торман поначалу обозвал мое новое увлечение «бздыком» и демонстративно им не интересовался. Однако некоторое время спустя снисходительно вспомнил: «Да, ты ж у нас жрачку снимаешь», – и потребовал коллекцию на просмотр. Поначалу ржал, потом вдруг помрачнел. Пробурчал что-то вроде «можешь ведь, если хочешь», – услышать такое от трезвого Тормана было очень круто. Расчувствовавшись, Сашка предложил мне выбрать несколько снимков и отпечатать их в крупном формате, 60×40, что-то около того. Фотобумага такого размера была тогда дефицитом, стоила страшных, по моим меркам, денег, да и техники требовала особой, профессиональной, у меня такой отродясь не водилось. То есть шеф сделал мне воистину царский подарок.

Несколько отпечатанных снимков Торман повесил у себя на кухне. «Чтобы гости не обжирали», – примерно так звучала его мотивация. Что правда то правда: мои «Едоки» могли лишить аппетита даже страдающего булимией. По крайней мере, отобранные Сашкой кадры.

В последнее время я серию забросил. Во-первых, оказий случалось все меньше. Во-вторых, отснятыми пленками можно было уже обмотать земной шар – ну, положим, не в районе экватора, а поближе к какому-нибудь полюсу, но мне казалось, что и это неплохой метраж. И наконец, так уж я устроен, что не могу подолгу заниматься одним и тем же делом, а с фотоаппаратом я не расставался уже лет десять, вот организм и взбунтовался.

– Они их купили, твои снимки, это раз, – огорошил меня Сашка. – Забрали все, что нашлось у меня. По полтиннику за штуку – нормально, а?!

Я быстренько подбиваю бабки. У Сашки дома хранится восемь больших фотографий из этой серии; по пятьдесят каждая – вот вам и четыреста рублей. Даже если Торман заберет половину (а он заберет), я получаю двести. Неплохо, если учесть, что негативы остаются при мне. «Жизнь налаживается», – вспоминаю я свой любимый анекдот про бомжа, который хотел повеситься в общественной уборной, но передумал, обнаружив там бутылку с остатками портвейна и крупный чинарик.

– Второе. Им этого мало. Я сказал, что у тебя несколько десятков пленок отснято, и теперь они хотят выбрать самые лучшие. Я по-быстрому отпечатаю, деньги пополам, идет?

– Идет.

«Пополам» – это он, конечно, офонарел, но я не умею торговаться. Ну и ладно. В конце концов, без Сашки вообще не было бы ничего. Не только этих странных клиентов, а вообще – ни-че-го. О таких вещах я не умею забывать. И рад бы, да не выходит.

– Так что, нужно показать им пленки? – спрашиваю. – А где? Не в коммуналку же их ко мне тащить…

– Конечно тащить! – орет Торман. – Они же за тем сюда и приехали, чтобы на нашу жизнь полюбоваться. Они мечтают побывать в настоящей коммунальной квартире. Я с ними договорился, что попробую тебя найти и притащить сегодня вечером в «Белый», а потом мы, конечно, пойдем к тебе. Если ты просто принесешь им пленки, они взвоют от разочарования.

– Ладно, – ухмыляюсь зловеще. – Будет им рашн экзотика. Если повезет, увидят даже, как Людмила Петровна ноги в кухонной раковине моет. Или как баба Лиза сидит в туалете, оставив дверь нараспашку, чтобы подкараулить тех, кто за нею якобы подглядывает. А если мало покажется, можно дождаться глубокой ночи и залезть в холодильник Ковальчуков: они там как раз сигнализацию устроили, у них в комнате колокольчик звенит, когда холодильник открывается… Настоящее экстремальное шоу, где они еще такое увидят!

– Макс, – проникновенно говорит Торман, не обращая внимания на дурацкий мой монолог, – вот тебе мой совет, постарайся с ними подружиться.

– Зачем? Они же фотографии покупают, а не меня… Нет, если ребята симпатичные, чего ж не подружиться… Но зачем специально стараться?

– Клевые чуваки, тебе понравятся… А стараться советую потому, что они меня о тебе вчера весь день расспрашивали. Сначала то-се, поинтересовались, сколько тебе лет, да говоришь ли ты по-английски или еще на каком языке… Я, кстати, ответил, что английский ты вроде как знаешь – не спиздел?