– Если бы я не делал работу по заказу, я бы сдох от голода десять лет назад, – отвечаю этому наивному капиталисту с воистину пролетарской снисходительностью. – Откровенно говоря, только тем и занимаюсь, что по заказу работаю.

Иностранцы, кажется, удивились. Наличие свободного предпринимательства в стране недостроенного коммунизма, очевидно, не вписывалось в рамки известной им концепции мироустройства. По крайней мере, они дружно умолкли. Переваривали информацию.

– Но это просто замечательно, – говорит наконец Стив. – Раз так, вам будет не сложно принять участие в нашем проекте. Конечно, если он вас заинтересует…

Земля совсем было собралась уйти у меня из-под ног, но я на нее цыкнул. Нашла время, сучара! Тут такие дела творятся…

– А что за проект? – голос мой звучит так спокойно, словно мне и правда не очень интересно, будто бы из вежливости только спрашиваю. Высший пилотаж, вот уж не ожидал от себя!

– Через полтора года мы будем делать международную выставку, – будничным тоном объясняет он. – Название проекта – «Мизантропия»…

– «Мизантропия»?!

Ушам своим не верю.

– Сами понимаете, ни один фонд не выдал бы нам грант на реализацию такой концепции, но… К счастью, у Клары богатый дедушка.

– И очень злой, – смеется Клара. – На доброе дело ни за что денег не дал бы. А на «Мизантропию» дал. Сказать по правде, я специально для него эту выставку придумала. Дед еще ни разу в жизни не дал ни копейки своим потомкам. Когда мой отец был школьником, он получал карманные деньги из приданого бабушки, которая имела отдельный банковский счет… Но я подобрала ключи к сердцу – у вас так говорят, кстати, или выражение устарело?

– Да нет, не устарело пока… Так вы мои фотографии для этой выставки купили?

– Не совсем, – мнется Стив. – То есть для выставки, да… Но мы, можно сказать, купили скорее концепцию, чем объекты.

– Так, – вздыхаю. – Это для кого из нас русский язык – иностранный? Наверное, все-таки для меня: я уже ничего не понимаю. Или я просто дурак?

– Ты не дурак, – строго поправляет меня Дитер. – Ты – большой художник.

Ночь оглашается ржанием Тормана. Переждав шумовую бурю, они снова пускаются в объяснения.

– «Едоки» – это очень хорошая концепция, – веско заявляет Стив. – И исполнение хорошее, хотя качество печати оставляет желать лучшего, но это поправимо…

Теперь Торман скрипит зубами. Хорошо, что он трезв: будучи подшофе, мог бы и убить за такую оценку его труда. А что, запросто!

– Увидев ваши работы, мы много дискутировали, – продолжает потенциальная Сашкина жертва, – и пришли к выводу, что эту концепцию надо расширить. Сделать своего рода карту мира… Понимаете, Макс, ведь некрасивые люди есть не только в вашем городе, они есть везде…

– Приятно слышать, – ухмыляюсь.

– …и все эти некрасивые люди, во всех городах мира, иногда едят! – торжественно завершает Стив. У него просветленное и немного надменное лицо человека, только что совершившего информационное благодеяние. Наверное, именно так выглядел пророк Мухаммед после того, как впервые поведал окружающим о величии Аллаха.

– Эту затею очень просто осуществить, – вступает Клара. – В каждой стране мира мы найдем нескольких хороших фотографов – пусть снимают своих «Едоков»!

– Вы, Макс, конечно же, будете фигурировать как автор идеи, – поспешно говорит Дитер.

– Ну да, – растерянно соглашаюсь я, не в силах дать оценку всему вышеизложенному. Мой разум не способен определить, «хорошо» это или «плохо». Он обескуражен, сбит с толку. Такого поворота дела я не ожидал.

– Но если уж выяснилось, что вы привыкли работать на заказ, может быть, вы возьметесь за русскую часть проекта? – осторожно интересуется Стив. – Ваши работы хороши, но нам еще понадобятся едоки из Москвы, Ленинграда, Киева, Таллина… Словом, из разных городов. На ваше усмотрение. Печатать фотографии больше не нужно, это мы сделаем сами… У нас есть специальные материалы, которые обеспечивают высокое качество печати. Очень дорогие; к тому же, здесь таких не достать, – поясняет специально для Тормана, который снова начал издавать скрежет зубовный.

– Это большая работа, – сочувственно говорит мне Дитер. – Вам придется много ездить и много… как говорят… крутиться… – нет, выкручиваться. Находить способы фотографировать людей, которые едят: это ведь не всегда просто, не каждый разрешит. И я боюсь, что мы не сможем высоко оплачивать ваш труд. Мы можем компенсировать расходы на поездки, проживание, материалы и платить вам… – он мучительно краснеет, смотрит на Клару, как бы умоляя о помощи.

Та пожимает плечами и решительно подбивает бабки:

– Пятьдесят марок за одну пленку, не больше. Но получать их можно будет безотлагательно, в той валюте, которая вас устроит. В Москве, у дедушкиного представителя. Он открыл у вас какой-то бизнес. Я толком не знаю, какой, но это неважно…

Я готов броситься ей на шею, заорать: «Ну конечно, неважно, важно совсем другое, совсем другое важно, красавица моя, я на все согласен, я на все готов, я мир переверну на таких условиях и на место потом аккуратно его поставлю, если пожелаешь!» Но я, разумеется, не ору. Веду себя прилично. «Придуриваюсь», как сказал бы Торман.

– Деньги, конечно, смешные, – небрежно говорю я. – Но работа очень уж интересная. И потом… это все-таки мой проект. Не могу же я доверить его исполнение чужому дяде – на своей-то территории!

Сашка смотрит на меня супрематическими очами. Кажется, я не только себя удивил этой речью. Иностранцы же вздохнули с облегчением. Очевидно, пятьдесят марок за пленку по их меркам – совсем не деньги. Нелепая сумма, даже с учетом дополнительно оплаченных дорожных расходов. Я вдруг понимаю, что им было стыдно делать мне такое предложение. Что ж, повезло: русисты попались неопытные. Язык-то они выучили, словарный запас нагуляли, небось и Толстоевского наизусть вызубрили, и по Чехову рефератов написали больше, чем я съел котлет, но вот в интимных экономических подробностях нашего бытия еще и не начали разбираться. Не понимают пока, что означает для безработного провинциального фотографа их предложение. И халва Аллаху!

– Но вам придется очень много ездить, – Стив делает мне последнее предупреждение. – Вы почти не сможете бывать дома и у вас не будет возможности работать на своей основной работе.

– Ничего не поделаешь, – лицемерно вздыхаю я. – Всегда мечтал заниматься только искусством. Ради этого можно пойти на любые жертвы.

– Значит, ты сможешь сделать для нас русскую часть проекта? – удовлетворенно резюмирует Клара.

– Я все смогу, – мой подбородок горделиво взмывает к небу.

– Все? – ехидно встревает Торман. – А сорок дней на одной ноге простоишь?

Что за нелепая идея?! И я решаюсь быть честным, чуть ли не впервые за сегодняшний вечер.

– Нет, – говорю, – сорок дней да на одной ноге – это вряд ли. У меня вестибулярный аппарат хреновый.