Сашка удовлетворенно кивает, как следователь, которому удалось наконец вывести подозреваемого на чистую воду. Иностранцы наблюдают за нами с неподдельным интересом. Решили, наверное, что это наш местный национальный обычай – на одной ноге стоять. Своего рода тест на «мужика».

Он – сильный, стремительный, страстный, необузданный, прожорливый.

Я дожевывал чуть ли не пятнадцатый по счету бутерброд (переступив порог родного дома, вспомнил, что не ел больше суток, и теперь истерически наверстывал упущенное). Гости соизволили допить остатки моего бренди (порции вышли почти символические), вежливо что-то поклевали и теперь с нескрываемым интересом следили за моей трапезой. Тоже мне, естествоиспытатели…

Дитер, хихикнув, что-то шепнул на ушко Кларе. Та заржала в голос, смущенно косясь на меня.

– Увидев твои работы, мы решили, что ты аскет. Теперь Дитер говорит, что твои дорожные расходы влетят нам в крупную сумму…

– Это просто шутка, – поспешно объяснил Дитер, испугавшись, очевидно, что я могу обидеться и расторгнуть давешнюю договоренность.

– Ничего, – невозмутимо мычу я, не потрудившись проглотить недожеванный бутерброд. – Я действительно почти аскет. Но иногда срываюсь. Некоторые уходят в запой, а я – в зажор. Бывает такое со мной…

– «Зажор»… – оживился Стив. – Такое слово есть в русском языке?

Проникаюсь сочувствием к его лингвистической проблеме.

– Я его только что сконструировал. Смотри: слово «запой» происходит от слова «пить». От слова «жрать» такой производной нет, но я совершил насилие над родным языком, и теперь она есть.

– А, каламбур, – успокаивается Стив. – Как у Кэрролла.

– Куда уж мне до Кэрролла… – впрочем, сравнение мне льстит.

Согласно мифам, он живет в кладовой, и его могут увидеть только знахари…

Дело обкашляно. Торман отправляется за церемониальным коньяком в некое таинственное, одному ему известное место, где после полуночи можно купить не только тошнотворную подделку под благородный напиток, но и сам оригинал. Мои варяжские гости принимаются смотреть бессчетных «Едоков», благо я храню у себя не только пленки, но и пробные отпечатки. Маленькие, на самой дешевой бумаге, но все лучше, чем негативы рассматривать. Иностранцы наслаждаются, а я скучаю, поскольку видеть ее уже не могу, эту свою коллекцию жрущих.

Поэтому я просто сижу. Произвожу лирический осмотр собственного интерьера. Люстры у меня нет, комнату освещает множество мелких светильников, настольных ламп и прочей электротехнической дребедени: так гораздо удобнее, можно подчинять освещение сиюминутной прихоти, а не выбирать мучительно между ярким светом и полной темнотой. Вот и сейчас мы сидим в медово-желтом круге света, а по углам копошатся кусочки темноты – этакие домашние любимцы, почти ручные уже, в отличие от диких неукротимых тараканов…

Вспомнил некстати о «домашних любимцах» – и нá тебе, в сумерках у батареи центрального отопления шевельнулся мой невидимый кот. Морда у него сегодня печальная, укоризненная такая морда. Дескать, просил же я тебя: сгинь отсюда! А ты-ы-ы…

Мне стало здорово не по себе от этой призрачной укоризны. Все бы ничего, но я-то намеревался ночевать дома – сегодня, завтра и еще несколько дней до отъезда. А ведь он мне, пожалуй, устроит веселенькие ночки! По крайней мере, это вполне в его власти.

Я бормочу нечто абстрактное, всем своим видом даю понять гостям, что отправляюсь в непродолжительное паломничество к отхожим местам, и выскальзываю в коридор. Тихонько стучу в Димину дверь. Сосед не открывает, но я чувствую, что он дома. Придется поскрестись.

Шум поднимать не хочется, и я тихо, но внятно говорю, приблизив губы к дыре, на месте которой когда-то, в незапамятные времена, красовался английский замок: «Дима, откройте, я на секунду всего! Очень нужно поговорить».

Это, как ни удивительно, сработало. Оказывается, неведомые существа с легкостью соглашаются на переговоры, живого человека я бы так легко не уболтал. Дверь бесшумно открывается, значит, можно войти в комнату. Сосед скукожился в дальнем углу; он даже не дает себе труда принять свой обычный облик. Так, колышется в полумраке что-то антропоморфное – и ладно. Первое впечатление – кажется, он на меня дуется.

– Дима, – говорю ему проникновенно, как обиженному ребенку, – жизнь наша с вами налаживается. Я скоро свалю отсюда, надеюсь, что навсегда. Все будет хорошо. Только потерпите меня еще несколько дней, ладушки?

– Да, – отвечает. Лаконично, но внятно.

Ну вот и славно. Потерпит, значит. Я зачем-то кланяюсь бесформенной куче, символизирующей моего соседа, и отступаю к двери.

– Я бы не стал выживать тебя из дома, – вдруг говорит это странное существо. – Но когда поблизости крутится некто, знающий о моей природе, очень трудно сохранять человеческий облик. А я без него скоро затоскую… Не держи на меня зла.

– Да нет, – лепечу, – какое там зло… Все к лучшему, все очень хорошо сложилось, а вы меня еще и спасли вчера, кажется.

– Вот об этом не забывай, – медленно, с расстановкой произносит недоброкачественная копия моего соседа-алкоголика.

Я киваю и поспешно отправляюсь обратно, в мир нормальных живых людей.

Рассказывается, что во времена короля Анараттхи человек по имени Бьятта получил необыкновенную силу, съев часть пламенно-чистого тела великого алхимика.

Там хорошо. Там, оказывается, уже пьют коньяк, который принес Торман. Сам Сашка, кажется, твердо вознамерился не «развязывать». Сделал символический глоток огненной воды и отставил рюмку в сторону. Сидит на моем ковре по-турецки, строгий и немного печальный. Странно. С какой стати ему печалиться?

– Ты чего? – спрашиваю.

– Как «чего»? Жабой давлюсь, – ржет.

Русисты тут же возбудились, потребовали точного истолкования нового идиоматического оборота. Пока Сашка с ними возится, толкует про «жабу» и «зависть», а заодно пытается разъяснить неофитам специфику нашей с ним манеры общения, я пробую принесенный напиток.

Он не слишком походил на коньяк, еще меньше – на фальсификацию оного. Теперь ясно, почему Торман не смог выпить больше одного глотка.

Дело, конечно, не в том, что жидкость пламенем плясала во рту, испепеляла гортань и неохотно угасала уже в желудке. Это я такой избалованный, хрупкое дитя эпохи многослойных коктейлей, а Сашка может медицинский спирт пить не морщась, как воду: с утра бы до ночи такие фокусы демонстрировал! Но мне показалось, что спирт и его производные не имеют вообще никакого отношения к данному напитку. Чувствовал я себя так, словно проглотил небольшую порцию настоящего огня, который уничтожил какую-то часть моих внутренностей – судя по моему дальнейшему самочувствию, самую негодную их часть, но все-таки! Очень странное ощущение, мучительное и приятное одновременно. Повторять опыт тем не менее я не спешил.