Майор Тамара Казаринова прибыла в полк истребителей в конце февраля. Она, как и ее сестра Милица, начальник штаба в полку Расковой, была кадровой военной летчицей, которую Раскова знала с предвоенных лет. О ее приезде никого не предупредили, и личный состав, не желавший для себя лучшего командира, чем Женя Прохорова, был неприятно удивлен. Что касается командования, оно никогда и не планировало назначить на должность командира полка Прохорову. Женя была великолепной летчицей, но не военной, а спортсменкой и, самое главное, беспартийной, поэтому могла рассчитывать самое большее на должность командира эскадрильи. Командир полка ночных бомбардировщиков Бершанская пришла из Гражданского воздушного флота и, в отличие от Жени, окончила летную школу. В Батайской летной школе она командовала особым женским отрядом, к тому же была членом партии с большим стажем. Раскова, командовавшая другим бомбардировочным полком, была обязана своей карьерой в армии службе в НКВД и знаменитым перелетам. Что касается майора Казариновой, у нее на груди был приколот орден Ленина, вторая по значению советская награда после «Звезды Героя». Этот орден она получила в 1937 году, когда никакой войны СССР не вел, кроме войны против своих собственных людей, которых сотнями тысяч отправляли в ГУЛАГ.

Тем не менее Казаринова, появившись в полку, произвела благоприятное впечатление. «Симпатичная и умная женщина, видно, волевой командир, который по-настоящему научит работать, а не играть в солдатики» (Ивакина).[142]Говорила Казаринова грамотно и хорошо поставленным голосом. У нее было красивое бесстрастное лицо, военная форма сидела на ней безупречно. Вот какое впечатление она произвела при первой встрече на Александра Гриднева, который тогда и представить себе не мог, что через несколько месяцев сменит Казаринову на посту командира женского истребительного полка: «…Стройная, ниже среднего роста, в меру полная, еще молодая женщина с открытым лицом, воспаленными с грустинкой глазами… В ее взгляде и манере чувствовалась независимость и самоуверенность. И когда кто-то не без иронии спросил, могут ли летчицы летать на истребителе без посторонней помощи, она отнеслась к этому с подчеркнутым пренебрежением. Отвечать не стала».[143]

Казаринова появилась в полку с палочкой, прихрамывая: у нее была сломана нога. Раньше никому не приходило в голову, что человек в таком состоянии может быть допущен к командованию военной частью, которая должна скоро отбыть на фронт. Единственное возможное объяснение заключалось в том, что травма могла быть быстро долечена и не должна была помешать Казариновой выполнять обязанности командира полка. Все ждали, когда она начнет летать, чтобы увидеть ее воздушный почерк, и совершенствовать свое мастерство, вылетая в качестве ведомой с кадровым офицером истребительной авиации. Только в таких полетах, стрельбе по цели, учебных воздушных боях с другими летчиками и может утвердить свой авторитет командир истребительного авиационного полка. Шли недели, а Казаринова не спешила садиться в самолет.

В ожидании отправки на фронт полк в конце февраля включился в работу противовоздушной обороны Саратова. На первое дежурство кого-то из летчиков полка должен был повести инструктор Энгельсской школы, и Женя Прохорова доверила этот вылет Ане Демченко, высокой и крепкой, мужеподобной украинке со жгучими черными глазами и неуправляемым характером. Женя любила Демченко, прощая ей неукротимый характер и страшную невоздержанность в языке. В армии эти качества уместны разве что у командного состава, но главным для Прохоровой было то, что Демченко отлично летала. Отношения Демченко с Тамарой Казариновой сложились совсем не так, как с Женей.

Созданной Мариной Расковой «Авиагруппы № 122» больше не существовало. Все три полка еще находились в Энгельсе, и старые подруги, хоть и не жили под одной крышей, встречались в столовой и на аэродроме. Но единым коллективом они быть перестали. Приходя в другой женский полк на вечер самодеятельности, девчата из 586-го полка «вели себя как-то скованно, и уже не было того единого общего, которое существовало до создания полков».[144]Почему так получилось, никто не знал. Может быть, дело было в том, что теперь все жили по отдельности, работали по отдельности и планы на будущее имели разные. Возможно, еще жили обиды из-за распределения в разные полки. Бомбардировщики считали, что истребители «зазнались», но, скорее всего, охлаждение по отношению к товарищам из других женских полков произошло постепенно, параллельно тому, как каждый полк сплачивался внутри и сживался со своими самолетами, вокруг которых теперь вращалась их жизнь. Охлаждение было, как казалось Ивакиной, неминуемо, но многие замечали его, и им становилось грустно. «Авиагруппа № 122», которая так недавно была их жизнью, стала историей.

Пришло время покидать Энгельс, вылетать из гнезда во взрослую, настоящую военную жизнь. Энгельсский аэродром истребительный полк покинул первым, 9 апреля. По дороге в Москву требовалось «переобуться» с лыж на колеса на транзитном аэродроме Разбойщина. Но колес не было, и они крепко застряли на этом захолустном аэродроме, который, оправдывая свое зловещее название, оказался очень неприятным местом. «Гарнизончик кошмарный, — писала Нина Ивакина. В центре аэродрома она увидела «озеро из масла и бензина, на берегах которого масса мертвого транспорта, повсюду навалены кучи говна. В столовой с потолка капает всякая гадость прямо в тарелки».[145]Радио не было. Света и воды тоже. После сносного житья в Энгельсе условия, в которые они попали в Разбойщине, многим показались совершенно невыносимыми. В бараке, где всех поселили, было очень тесно, кормили из рук вон. Нине Ивакиной много хлопот доставили механики, возмущенные как плохой кормежкой, так и еще сильнее, чем раньше, бросавшейся здесь в глаза разницей в питании командиров и подчиненных. «Начальство устроилось, а нас посадили на голодный паек!»[146]— возмущалась Соня Тишурова, подбивая подруг вообще не ходить в столовую. С точки зрения Нины Ивакиной, суп и каша, шестьсот граммов хлеба в день — нормальная красноармейская еда, вполне хорошая по военному времени. Сама Ивакина получала командирский паек с колбасой, сыром и маслом.

Неделя шла за неделей, а колеса не привозили. Девушки, как записывала Ивакина, «пели и играли», чтобы занять время. Аня Демченко улетела на У–2 в Саратов, причем никто не знал, по чьему приказу. Она где-то заблудилась, пошла на вынужденную посадку и скапотировала, однако осталась жива и невредима. Заняться было нечем, и Катя Буданова решила немного обустроить жизнь полка, построив на аэродроме «удобства». Нина Ивакина зафиксировала окончание строительства, записав: «Летчики сотворили прелестный деревянный сортирчик с залом ожидания и пр. и пр.». Деревянный домик «держался прямо на честном слове», но его увивали прутья, как самую лирическую беседку, а конструкция была очень оригинальна. На туалете сделали надпись: «12 апреля 1942 г. Главный инженер Буданова, главный конструктор Хомякова. Доски воровали все».[147]