Лодка подошла к русскому стану в прибрежной долине. В полосе прибоя под ногами хрустели черепки. Каждый раз, выпрыгивая на песок, Хельги жалел, что ни в шатре, ни у костра не увидит Фастрид – ее выпуклый лоб, милый немного вздернутый нос, сосредоточенное выражение, придающее суровость юному лицу. В прошлом походе она была с ним, и оттого пустая долина становилась похожей на дом, а кострище на песке среди камней – на родной очаг. Тогда он беспокоился, как бы с ней чего не случилось, а теперь те дни в воспоминаниях казались ему прекрасными. Но идти в военный поход с новорожденным ребенком было уж слишком неразумно. И госпожа Йохевед отказывалась ее отпустить, и сама Фастрид сомневалась, что ей стоит это делать. Хельги оттягивал выход до ее родов, чтобы узнать, чем кончится, и к тому дню, как он вывел дружину к лодьям, жена едва начала вставать.

Вместо жены у шатра Хельги встретил Ольвид, из числа его старых хирдманов.

– От хазар вино привезли.

Хельги кивнул, расстегнул пояс, усаженный длинным рядом серебряных бляшек, снял кафтан, вытер рукавом мокрый лоб. В сорочке и хазарской «ушастой» шапке, прикрывавшей лоб и шею от палящего солнца, пошел за Ольвидом смотреть привезенное. У них с Песахом было условлено делить добычу сообразно численности дружин, и Хельги получал десятую часть всего, что Песах захватывал в окрестностях Херсонеса: зерно, скот, сушеные смоквы. Соленую рыбу тоже тот предлагал, но ее русы не брали – каждый день ловили в море свежую. Зато жареную свинину ели каждый день – Песах присылал им всех захваченных у поселян свиней, ибо самим хазарам те в пищу не годились. Взамен они забирали почти всех лошадей. Присылали пленниц, и в русском стане набралось уже голов двадцать молодых баб и девок: теперь именно они крутились у костров, доили коз и делали сыр, стирали сорочки на ручье. Русы почти обжились под серовато-белыми известняковыми стенами Херсонеса. Но Хельги каждый день этого стояния делался все мрачнее и мрачнее.

– Сгоняй к хазарам, узнай, желает ли Песах со мной повидаться, – велел он своему отроку, Тови. – Я бы подъехал.

Тови взял лошадь – из подаренных Песахом для удобства сообщения – и отбыл в хазарский стан. Песах привел с собой войско из пяти тысяч всадников, они осадили разом три греческих города в феме Херсонес, но сам булшицы находился здесь, возле главного города, где засел стратиг. Две тысячи Песаховых всадников со своими шатрами, захваченными стадами, пленниками из сел и предместий, с лошадьми требовали много места, и теперь хазарские кони паслись на полях и лугах, в виноградниках, в садах.

В поход шли только воины, а не кочевья. Однако Хельги, проезжая через занятые главным станом сады, оглядывался вокруг и думал, что, наверное, кочевье выглядит вот так. Везде виднелись войлочные вежи, пасущиеся лошади, мелкий скот, занятые всякими работами пленники – мужчины и женщины.

Для поездки Хельги вновь облачился в хазарский кафтан из льна с отделкой красно-желтым шелком во всю грудь, в такую же шапку. Хазарские кафтаны, только поскромнее, носили и его люди. Вот сапоги у них не приживались: верхом русы ездили мало, а в черевьях было не так жарко. За год под южным солнцем все загорели, у самого Хельги лицо приобрело красновато-бронзовый оттенок, и его родимое пятно на лице и шее стало едва заметно. Издалека Хельги и его люди почти не отличались от кочевников – разве что более густыми бородами светлых оттенков и менее ловкой посадкой в седле.

Вежа Песаха, куда провели Хельги, была намного удобнее самого лучшего шатра – настоящий дом, только круглый. Стены из толстого войлока не пробивал ни ветер, ни дождь, а главное, ее можно было отапливать – посередине устраивали очаг, разводили огонь, и дым уходил через отверстие в крыше. Отверстие можно было делать поменьше или побольше, впуская яркий свет. А вежа Песаха к тому же была богата, ровно княжья гридница: на земле ковры поверх кошм, на стенах тоже ковры и дорогое оружие, везде блестящая посуда – медная, бронзовая и серебряная. Там, где стены вежи переходили в свод, тянулась тканая узорная полоса шириной в три пяди. Были даже настоящие двери из резного дерева, пусть низкие, но с косяком и порогом. Не было только скамей, хозяин и гости садились прямо на коврах. Места, как и в гриднице, распределялись по старшинству и знатности.

Хозяйство вели собственные Песаха рабы и рабыни, взятые в дорогу. Расстелив на полу красивую скатерть, подали угощение: вареную баранину, напиток из кислого молока, свежие лепешки, вяленые смоквы. Хельги уже не раз сиживал здесь и знал весь порядок. У жидинов не принято ради вежливости обнажать голову, поэтому оба собеседника сидели в шапках. Досточтимый Песах, низкорослый и крепкий хазарин лет пятидесяти, принимал Хельги приветливо и всегда охотно с ним беседовал.

За неполный год Хельги начал и сам разбирать хазарскую речь, но для содержательной беседы они еще нуждались в помощи толмача, для чего Хельги возил с собой Синая – молодого жидина родом из Киева. За год в русской дружине тот обжился, выучился владеть копьем и секирой, даже почти перестал сутулиться, как дома, и теперь ничем не отличался от прочих хирдманов и отроков. Лишь носил на одежде четыре кисточки из голубых шелковых нитей, о смысле коих рассказывал такую смешную повесть – про одного мужа, что поехал за море к самой знаменитой блуднице, – что отроки чуть не всякий вечер просили повторить и заранее начинали смеяться в любимых местах.

– Сдается мне, я никогда еще не проводил время так приятно – в таких теплых и красивых землях, среди вкусной еды и с таким умным собеседником, – заметил Хельги. – Но порой мне кажется, не слишком ли долго я наслаждаюсь всем этим и не стыдно ли мне так хорошо жить, когда мой родич и вождь, князь Ингвар, уже выступил в поход и готовится к встрече с греческими войсками.

– Но мы уже встретились с врагом, и не наша вина, если стратиг предпочитает отсиживаться за стенами, а не выйти в поле и сразиться с нами, – усмехнулся Песах.

– Вина как раз наша, – улыбнулся в ответ Хельги. – Нас уж очень оказалось много.

– Но мы ведь не проявляем неразумного упрямства. Мы назначили ему сумму выкупа и готовы уйти немедленно, как только ее получим.

– А что, если Кирилл будет упрямиться до зимы?

– Значит, мои кони съедят все его виноградники.

– Я вот что подумал… – Хельги взглянул на Песаха. Он догадывался, что его мысль собеседнику не очень понравится, но больше тянуть было нельзя. – Пока мы стоим здесь вдвоем, Кирилл видит наше преимущество и потому уклоняется от боя. А в это время моему князю, возможно, уже не хватает тех людей, кого я обещал ему привести. Я уверен, он давно покинул Киев со своим войском и направляется к Кустантине.

Песах нахмурился и пристально взглянул на него.

– Моя поддержка на море тебе больше не нужна, – продолжал Хельги. – Даже если Кирилл сейчас отправит в Кустантину весть о войне, ему уже не пришлют помощи. Роман будет озабочен защитой собственных земель, окрестностей собственной столицы. Но и ты от моего ухода можешь выиграть. Когда Кирилл увидит, что осаждающих стало меньше, он может осмелиться на вылазку. И тогда уже исход схватки решат ваша доблесть и воля Божья. Оставаясь здесь, я скорее мешаю тебе одержать победу, чем помогаю.