— Больше не знаю ничего, — проворчал матрос. — Мне работать надо.

Напевая «у матросов нет вопросов», он вскарабкался на капитанский мостик, заглянул в рубку, обозрел напичканное приборами пространство, уважительно потрогал штурвал, приятельски подмигнул матросу, который смотрел на него, как бездомный на обладателя пятикомнатных апартаментов.

— Приветствую, уважаемый. Трудимся? Порулить дадите?

— Рулите, — Шорохов пожал плечами. — Все равно никуда не плывем.

— Приказ начальства, понимаю. Приказы нужно исполнять. И где нас угораздило застрять, не просветите?

— Вам это очень надо? — проворчал матрос.

— Любопытство съедает.

— Да ради бога. — Матрос метко сплюнул в продолговатую пепельницу. — Сорок семь градусов северной широты, тридцать восемь с половиной градусов к востоку от Гринвича. Легче стало?

— Потрясающая точность, — оценил Турецкий. — Давно работаете с Голицыным?

— Мобилизует иногда, — пожал плечами матрос, — сами-то мы местные. Я четырнадцать лет служил мотористом на теплоходе «Колхида», потом работал на парусном фрегате «Корсар», приписанном к морскому училищу. Глотов после мореходки четыре года оттрубил на Баренцевом море, переселился на юг, купил картонный домик под Новороссийском, несколько лет шатался без работы, пробавлялся случайными заработками, потом устроился вторым механиком на баржу, ходящую в Турцию, сколотил деньжат, перебрался поближе к Сочи, — вместе трудились на «Корсаре». Потом училище расформировали, парусник купило какое-то АО, команду вполовину сократили, ну, а нам с Глотовым просто повезло — попали на заметку Игорю Максимовичу. Можно сказать, случайно.

— Глаз работе не мешает? — спросил Турецкий. — Простите, конечно, за вопрос.

Шорохов не обиделся и даже ухитрился сверкнуть незрячим оком.

— Нормально, не волнуйтесь. Настоящий матрос должен быть слегка калекой. Это мне еще на «Колхиде» стальной болванкой по тыкве прилетело. Шла разгрузка, стропы не выдержали, рухнуло крутое авто, отвалилось шасси, от шасси — ступица, а я как раз курил неподалеку… Нормально, — повторил матрос. — Вижу все, что считаю нужным.

— Но меня вы вчера проглядели.

— Да и черт с вами, — матрос грубо гоготнул. — Не знаю, как это произошло. Вам надо меньше пить.

— А вы не пьете?

— Практически нет, — матрос вновь помрачнел и нетерпеливо глянул на часы, словно намекая, что ему надо куда-то бежать.

— Позвольте несколько вопросов? — спохватился Турецкий.

С кем он знаком из присутствующих на яхте? С Глотовым, с кем же еще? Не сказать, что лучшие друзья, но давние приятели, давно сработались, разборок меж собой не допускают, каждый знает свое место и готов прийти на помощь товарищу, если у товарища неприятность. С остальными не знаком — во всяком случае, близко. О смерти пацана сожалеет, но, по крупному счету, не скорбит. Люди умирают сплошь и рядом, замаешься скорбеть по каждому. Ему ли не знать о приказе Голицына не приближаться к берегу? Дело, как говорится, хозяйское, против барской воли не попрешь. Руль заблокирован, яхта неторопливо дрейфует на северо-запад, ситуация под контролем. Ну и что, что Голицын пьян? У него есть верный пес Манцевич — исполнительный, непьющий, с головой на плечах. Этот тип отдает приказы в отсутствие Голицына. Все очень просто. А за то, что пьяный сыщик каким-то непостижимым образом оказался на борту, Манцевич им уже намылил шею…

У матросов кубрик из двух отсеков, напротив каюты Турецкого. Прибыли на «Антигону» в шесть вечера, взялись за подготовительные работы. В их присутствии служба безопасности проверила яхту. После прибытия гостей Щорохов почти постоянно находился на капитанском мостике, Глотов — в машинном отделении. Периодически курили, делали передышки. Шорохов вел яхту по очерченному Голицыным курсу. Предполагалось отойти от Сочи миль на тридцать, идти вдоль берега, к утру встать на рейде у Геленджика. Желающие могли бы съездить на берег — для этого есть комфортабельная шлюпка, закрепленная в киль-блоках на правом борту. Потом опять уйти в море, а дальше по особому распоряжению начальства. Но что случилось, известно всем… В час ночи Глотов бросил возню со своей машинерией, принял душ в каюте, поднялся на капитанский мостик. Поболтали минут пять. Глотов отправился спать, Шорохов остался в рубке. В пять утра разбудил Глотова, поменялись местами. Спал до девяти с минутами. Проснулся без посторонней помощи, спустился в машинное отделение, повозился там с окаянной системой охлаждения, поднялся наверх (в этом момент он, видимо, и прошел мимо Турецкого, не заметив его ввиду отсутствия глаза). На верхней палубе было сборище, он не стал маячить перед людьми, где-то спрятался — уже и не помнит, где. Ночью ничего не слышал, спал как убитый, у него со сном проблем нет, и с пробуждением, кстати, тоже…

— Рад, что хоть у кого-то все в порядке, — пробормотал Турецкий.

День промчался незаметно. Разнылась голова, Турецкий лежал в каюте, наблюдая, как качается потолок перед глазами. Предчувствие чего-то страшного подкрадывалось исподволь, со всеми остановками. Он вертелся, пытаясь избавиться от прилипчивых мыслей, но они назойливо лезли. Перед закатом он прогулялся на камбуз, попросил кофе.

— Можем и чего-нибудь посущественнее, — щедро предложила Герда, поднимая на лоб очки и делая крупный вдох. Предлагала она, по всей видимости, себя. Он уверил, что кофе будет достаточно.

— Вам какого? Если быстро, есть эспрессо…

— Лучше депрессо, — улыбнулся Турецкий, — готический вариант эспрессо. Без молока.

Выпив кофе, он блуждал по яхте. У каюты Голицына дорогу заступил охранник — вылупился из-за выступа, как черт из табакерки, уставился с подозрением.

— Да чтоб тебя, — всплеснул руками Турецкий. — Забыли, кто я такой? Не хочу я брать в заложники ваше начальство и вести судно в Турцию. Видеть даже его не хочу. Просто мимо иду. Я пройду, не возражаете?

Щелкнул замок, высунулась растрепанная голова Голицына. От головы нещадно разило спиртным.

— Сочувствую, Игорь Максимович, — сказал, Турецкий. — Вы что там, с крокодилами обнимались?

Салим непроизвольно дернулся, вопросительно глянул на хозяина — не наказать ли за наглость?

— А вы осмелели в мое отсутствие, — хмыкнул Голицын. — Надеюсь, власть на корабле еще не переменилась? Видеть меня, говорите, не хотите? Причина напрашивается: вы ни черта не выяснили?

— Работаем, Игорь Максимович, — уверил Турецкий. — Не возражаете, если я не буду отчитываться перед вами о каждом проделанном шаге? Работа движется, возможно, к утру вам будет доложено о первых результатах.

«Интересно, — подумал он, — спасательная шлюпка — моторная? Спустить на воду, да драпануть отсюда к чертовой матери. Можно Ирину Сергеевну с собой захватить, а то уж больно ей тут неуютно».

— Не заставляйте меня переоценивать ваши способности, Александр Борисович, — как-то витиевато выразился Голицын и хлопнул дверью.