— И ты желаешь мне добра… правда? — Дубэ помолчала минуту. Ей было невыносимо тягостно, в большей степени, чем она ожидала. — То, о чем ты слышал, результат болезни. Я больна.

— Тогда нужно найти жреца, который поможет тебе…

Дубэ покачала головой:

— Есть только одно место, где меня могут вылечить, и тебе не стоит знать, где оно находится. Я отправлюсь туда. Мне назвали цену за лечение, как обычно, и я должна заплатить. Если я хочу жить, то должна выполнить условие.

— Когда ты уйдешь? И что говорить тем, кто будет тебя искать?

— Мы больше никогда не увидимся, Дженна. У нас не будет больше общих дел. Возвращайся к своей работе.

Дженна несколько мгновений молчал, потом, неожиданно, с силой ударил кулаком по столу, так, что Дубэ вздрогнула.

— Нет, нет! Мы столько работали вместе, я видел, как ты росла, я всегда был с тобой, когда дела шли плохо. Ты не можешь вот так бросить меня, не объяснив, почему ты покидаешь меня!

— Мы были связаны только по работе. И никогда не было ничего другого.

— Неправда, не только!

Он вскочил.

Дубэ почувствовала, как в глубине души что-то шевельнулось. Ей было тяжело порывать со всей своей жизнью, а Дженна был ее частью. И она когда-то давала себе слово, что больше ничего не случится, если она будет привязана к кому-то, подружится с кем-нибудь.

— Мне самой нелегко бросить все, чтобы начать новую жизнь, но я должна сделать это, иначе я умру.

— Тем более ты нуждаешься во мне.

Дубэ грустно улыбнулась:

— Уходи и забудь обо всем. Я уже сказала тебе тогда вечером: ты не можешь понять меня, такие, как я, — конченые люди.

Дженна сжал кулаки так, что они побелели.

— Я не дам тебе так уйти.

Он быстро, с поспешностью неопытного юноши, положил руки ей на плечи, неловко прижался губами к ее губам. Это было так неожиданно, что Дубэ не смогла сопротивляться. Она ощутила дрожащие губы на своих губах, и ее охватили воспоминания. Перед ней проплывали нежные и страшные воспоминания — чьи-то лица, смущавшие ее. Она оттолкнула Дженну.

Они стояли друг перед другом, Дженна опустил глаза, покраснел, как никогда раньше, а побледневшая Дубэ смотрела на него, не в силах выделить его лицо из череды других воспоминаний.

— Я никогда тебя не любила, — только и сказала она с леденящей жестокостью.

— А я — любил…

Дубэ подошла к нему, положила руку на плечо. Она понимала. Слишком хорошо.

Дженна был ошеломлен, у него блестели глаза. Дубэ вышла с ним из пещеры, и они пошли по дороге к лесу. Они шли рядом, ничего не говоря. Далеко в горах раздавался мрачный крик совы.

«Это кончается моя жизнь, как много раз случалось раньше».

Она остановилась.

— Прощай, Дженна.

У него не хватило смелости взглянуть на Дубэ.

— Я не могу так…

— Однако все кончено. Возвращайся домой.

И Дубэ оставила его одного в лесу. Время уже пришло. Эта ночь должна была стать последней в ее прошлой жизни.

Она ушла на рассвете, взяв с собой оружие, среди прочего — кинжал, которым очень дорожила, и немного вещей.

Дубэ посмотрела на кинжал совсем не так, как раньше, и похолодела.

«Мне снова придется использовать его».

Она так надеялась, что этот момент никогда не настанет.

Она взяла с собой сменную одежду и какое-то пропитание в дорогу. Но оставила все остальное в пещере. Дубэ не знала почему: может быть, надеялась, что однажды вернется в свое жилище? Она повернулась спиной к этому дому, который так любила, и больше не оглядывалась.

В пути провела пять дней, как в прошлый раз, когда шла в храм. Можно было бы поторопиться и прийти раньше, но думала, что, вероятно, это последняя возможность оставаться на воле так долго, и хотела воспользоваться случаем. Она хотела унести с собой запахи зимы, до того как перестанет существовать время, а она сама окажется пленницей лабиринтов, выбитых в скале.

Ей хотелось стереть из памяти тяжкое и печальное воспоминание о Дженне, который поцеловал ее и хотел этим странным поступком привязать Дубэ к себе и к Земле Солнца — ее, не имевшую никаких привязанностей.

Она вошла в храм в полдень. Над Землей Ночи стояла густая тьма, царил пронизывающий холод. Ветер проникал в храм, свистел под сводами святилища, мрачно звенел вокруг статуи Тенаара. Сегодня на скамьях не было никого. Дубэ была одна. Но она знала, что Иешоль ждет ее. Она прикоснулась рукой к колонне, почувствовала острые края черного кристалла, впивающиеся в кожу. Капля крови потекла по колонне. Боль заставила ее прийти в себя, напомнила ей о неизбежности того, что она собиралась сделать.

Она сжала в кулак пораненную руку, и еще одна капля крови упала на землю.

Дубэ направилась к одинокой статуе, нажала на известный ей выступ, стала ждать.

Появился Иешоль, облаченный в красную тунику. Он улыбался с плохо скрываемым удовлетворением.

— Ты не должна была так долго раздумывать…

Дубэ не ответила. Она отдала бы все, что угодно, чтобы стереть эту мерзкую улыбку с его лица, но ее жизнь теперь была в руках этого ублюдка, она сделала свой выбор, а этот выбор не предусматривал смерти Иешоля. Иешоль, должно быть, о чем-то догадался, поэтому сразу приступил к делу:

— Я никогда не сомневался в тебе. Тенаар выбрал тебя, тебе ничего не оставалось, как прийти.

Он повел ее по прежнему пути, и они, как в прошлый раз, оказались в его кабинете. Сейчас, как только они вошли, Иешоль дернул за позолоченный шнур, висевший рядом со статуей Тенаара.

Он знаком предложил Дубэ сесть и сел сам.

— Прежде всего, тебе здесь не нужно твое оружие. Положи его на пол.

Дубэ колебалась.

— Ты все еще хочешь убить меня? Может, ты и перережешь мне горло, но мои люди убьют тебя, и тогда всему конец?

— Я привязана к своему оружию.

— Оно тебе не понадобится.

— Пообещай, что отдашь его мне, когда все кончится.

Иешоль посмотрел на нее почти разочарованно, но согласился:

— После посвящения тебе вернут оружие.

Дубэ положила на пол все: лук, ножи, стрелы. И, в последнюю очередь, кинжал. Ей казалось почти оскорбительным то, что она кладет на этот проклятый пол оружие Учителя.

— Условия твоего проживания здесь не позволяют тебе присутствовать на нашем Совете, на Совете Дома. Ты — нечиста, из-за жизни, проведенной в разврате и безверии за этими стенами. Кроме того, проклятие может подействовать, если ты переступишь порог, не обуздав зверя, дремлющего внутри тебя.