— Ответ один. Жизнь имеет ценность только как путь к вечности. Как первый шаг, ступенька, которую кто-то проходит быстрее, а кто-то медленнее. Других объяснений у меня нет.

— Да идите вы со своими ступеньками! Багров спрыгнул с подоконника и выскочил в коридор. Меф ждал хлопка дверью, но его не было. Багров унесся в другую комнату, где лежала Ирка. Через секунду оттуда вылетели оруженосцы Ильги и Хаары — первый даже кувырком. Меф оценил если не технику, то настрой.

К Фулоне вновь вернулась ее деловитость.

— Сколько у нас времени? Когда она очнется? — спросила она у Гелаты.

— Дня через два. И лучше, если в себя она придет в квартире у своей бабушки. Так ей будет проще… — грустно ответила валькирия воскрешающего копья.

— А воспоминания?

— Воспоминания останутся, но в первые часы будут ослабленными. Как у человека, который вспоминает свой сон.

— Антигон, не забудешь уничтожить морок?.. Ну который был вместо Ирки? — озабоченно спросила Бэтла.

Кикимор, который и поддерживал жизнь призрака, угрюмо кивнул. Как вечный оруженосец, он обязан был перейти к новой хозяйке, вот только…

Фулона взглянула на Иркино копье, щит и шлем. Они лежали на столе. К ним могла прикоснуться только она, валькирия золотого копья, да и ту они не то чтобы слушались, а скорее терпели. Копье дрожало и позванивало о щит. Звон становился все громче. Полчаса назад он был едва слышен. Фулона и Бэтла обменялись понимающими взглядами. Обе прекрасно знали, что это означает.

— Будь ты неладно… Скоро оно найдет себе хозяйку само, — пробормотал оруженосец Бэтлы.

— Как зовут ее бабушку? — спросил Меф. Фулона вопросительно посмотрела на Бэтлу.

— Анна… э-э… как-то так! Ирка называет ее Бабаня. Живут они… Ну вот тут Северный бульвар, а здесь…

Был назван адрес. Адрес Мефа. Отличался только номер дома. Буслаев удивленно вскинул брови.

— Надо же! Как тесен мир! У меня там когда-то знакомая жила! — сказал он.

В то время, как современный культурный Запад еще погрязал в тумане невежества, в чертогах царственной Византии русская женщина уже серьезно думала о человеческом здоровье, писала руководство по гигиене, передавала потомству свои наблюдения.

Х. М. Лопарев (о Евпраксии, внучке Владимира Мономаха)

Эдя Хаврон сидел на стуле и по кругу обгрызал карандаш. Карандаш был настолько измочален его мощными зубами, что посторонний человек к нему точно не прикоснулся бы. Да Эдя бы и не позволил. Он был злостный собственник.

В блокноте, который он держал в руках, имелся список имен и фамилий. За плечами у брата стояла Зозо и крутила у виска пальцем.

— Кончай заниматься ерундой! Эдуард, ты что, всерьез?

Эдя швырнул карандаш в стену.

— Я не могу больше ждать! Или этой осенью я женюсь, или будет слишком поздно. Все хорошее рано или поздно заканчивается. Я в том числе!

— Так зачем же горячку пороть?.. К чему такая спешка?

— Нет уж! Наигрались! Хочу регистрироваться! Для меня степень порядочности девушки — нужно жениться или не нужно, — заупрямился Хаврон.

— А свободная любовь? — спросила романтично настроенная Зозо.

— Свобода и любовь — это как огурец с молоком. То есть берутся две неплохих по отдельности вещи, а получается из них явная ерунда… Все! Точка!

Зозо сдалась. Эдя был упрям, как ее сын. Недаром они приходились друг другу родственниками.

— Ну хорошо! Женись! Но без списка! — уступила она.

Эдя самодовольно хрюкнул и уставился в блокнот.

— Со списком нагляднее! Итак, что мы имеем? Двенадцать кандидаток! Девять с высшим образованием, четыре хороших человека, пять — материально обеспечены, две материально зажрались, одна — кандидат в мастера по гребле, три любят животных, у четырех я даже был в гостях и познакомился с мамами…

— А сколько знают, что удостоены чести? — не удержалась Зозо.

Эдя ответил великолепным пожатием плеч. Ему важно было досчитать.

— Восемь ни разу не были замужем, две хорошо готовят, одна готовит с удовольствием, четверо хорошо поют, одна любит походы, две играют на гитаре, пять могут без ошибки написать слово «импрессионизм»…

Стремительным движением Зозо выхватила у брата блокнот.

— А ты хоть кому-то нравишься?

— Отдай, женщина, писчебумажную принадлежность! — потребовал Хаврон. — Для чувств заведена отдельная страница! Трем я нравлюсь почти наверняка: они мне регулярно улыбаются. С четырьмя я ходил в театр, с двумя мы ели русские бублики с маком. Одна сказала: «Эдя! Я тебя обожаю!», когда в кухне я плеснул на нее кипятком. В такие минуты люди всегда открывают, что у них на сердце.

Зозо откинула со лба волосы. Она не понимала, как у нее, такой мудрой, мог образоваться такой безалаберный братец.

— Четыре нравятся мне. Пять меня терпеть не могут, но две из них скажут «да» на шестьдесят процентов, одна — на девяносто, еще одна — на двадцать пять. Первая из спортивного интереса, другая — чтобы испортить мне жизнь… Номер пять начнет бормотать, что я очень хороший, но мы разные люди. Но если поднажать и действовать через маму, то согласится. Номер восемь скажет «да» на сто процентов, но на другой день передумает. Потом снова скажет «да», посоветуется с подругами и снова передумает.

— Хаврон, ты невыносим! Переводить чувства на проценты! В женщине должна быть загадка! — в восторге взвизгнула Зозо.

Эдя цокнул языком.

— Где ты прочитала эту чушь? В женщине не загадка должна быть, а разгадка. Загадки-то каждая загадывать умеет… Но буду откровенен! В моей арифметике есть вопрос с подвисанием. Будущие дети. Девушка мне нужна тихая, добрая, домашняя, а то родится от нее еще одно «я» — чего я с ним делать буду?

Зозо умилилась. Самокритичный Эдя ей нравился. Правда, таковым Хаврон оставался недолго.

— Но я-то еще ладно! А вот если родится еще один Мефодий… — продолжал он.

Услышав такое про Мефа, Зозо вспыхнула и нанесла брату удар ниже пояса.

— А как же Аня?

Хаврон вздрогнул и быстро ответил:

— Аня — это совсем другое.

— Другее, чем эти двенадцать клуш? Почему ее даже в списке нет?

Ответить Эдя не успел. Из коридора раздался вопль. В следующую секунду в комнату, пятясь, ввалился Игорь Буслаев.

— Там, там! Только я форточку открыл, а оттуда… — крикнул он, задыхаясь.

Эдя и Зозо одновременно задрали головы. В комнату влетел диатезный купидон в сваливающейся офицерской фуражке. Кроме фуражки, на купидоне имелся пояс с пистолетной кобурой, завершающей его наряд. Крылышки у купидона трещали как несмазанный пропеллер. Вместо лука он держал небольшой арбалет, который был для него слишком тяжел. Заряжен арбалет был не болтом, а настоящей купидоньей стрелой с наконечником в форме сердца.