Признаться, ситуация с Прасковьей его волновала, и он обрадовался, когда на другой день ему позвонила вездесущая Вихрова и спросила:

— Ты новости смотрел?

— Не-а, — лениво отозвался Меф.

— Прасковья сняла этаж в новой гостинице… пафосная такая… Ходит в китайских шлепках по греческому мрамору… У Ромасюсика охрана — два мордоворота. Швейцаров треплет по щечке! Ромасюсик-то!..

— Откуда ты знаешь?

— Так я ж спросила: ты новости смотрел? Там сейчас все пожарные машины города. Говорят: неисправность проводки. Нету больше гостиницы. А я так думаю: надо меньше ржать и плакать! — тоном сплетни сказала Вихрова.

* * *

Вечерняя тренировка с Мошкиным сорвалась. Злодейка Катя увела мальчика Евгешу в театр. Отряхнула с него чипсовые крошки, отобрала два ножа и кастет и посадила рядом с собой на стульчик смотреть интеллектуальную постановку про бегавших по сцене голых старых мужиков.

Не желая пропускать тренировку, Меф отправился к Чимоданову домой. После бдительного материнского фейсконтроля, который Дафна прошла легко (Меф был обыскан на предмет заныканного пива и сигарет), обоих допустили к мальчику Пете.

— Только вы осторожно! Петенька сегодня подрался! — шепнула его мать.

— Во дела! Кто подрался, Чемодан? — ошалело спросил Меф.

Дафна толкнула его локтем. Мать Чимоданова с укором посмотрела на него и поджала губы.

— Петюнчика побили какие-то молодые люди за то, что он не дал им позвонить со своего телефона!

Все произошло очень быстро: он даже не успел защититься! Я уже напечатала два заявления на бланке нашего фонда. Уж я-то знаю, как заставить милицию работать!.. Плохо, что мы не знаем их имен!

Открывая двери комнаты Чимоданова, Меф и Дафна ожидали увидеть тяжелораненого Петюнчика, стонущего на диване. Вместо этого они увидели полного энергии Петруччо, который сидел за столом и что-то строчил. Ручкой! На бумаге! Меф едва не тронулся, когда это увидел. Он вообще не подозревал, что Чимоданов знает буквы.

— Подчеркиваю: про меня не сплетничать! Занят я! — буркнул Петруччо.

— Чем же ты занят?

— Уроды, везде уроды! Пяти шагов не сделаешь! Пусть скажут спасибо, что я был без топора! — Петруччо так возбудился, что во все стороны полетели шарики слюны. — Надо сократить в городе количество уродов! Через Прасковью! У мрака же есть свои люди в правительстве? Надо… на фиг!., вживлять всем датчики на наркотики, алкоголь и агрессию! Принудительно! Чуть кого заклинило, руки распустил — хлоп! — в голове взрывается пять граммов пластита. Девушку кто обидел, она идет к столбику и нажимает кнопку — у обидчика, где надо, появляется галочка. Несколько галочек набрал — хлоп! — пластит взрывается!

Повторно услышав знакомое слово «пластит», Зудука оживился и завертел головой.

— Зачем в башке? Операции на мозге опасны. Пластит — в сережку, а сережку в хмочку уха! И тут же детонатор, который одновременно служит застежкой и усиливающей антенной! — поправил Меф.

Чимоданов недоверчиво повернулся к нему. Буслаев наметанным глазом обнаружил на его левой скуле припухлость с небольшим кровоподтеком и следом от старого медного пятака. Видно, Петруччо некоторое время пытался предотвратить образование фингала, но после махнул рукой.

Дафна коснулась виска пальцем, но, спохватившись, что это сродни осуждению, а от него темнеют перья, сделала вид, что энергично чешет бровь.

— Мысль, конечно, неплохая, но есть маленькая проблема… Вы оба первые разлетитесь, неагрессивные вы мои!

Буслаев хмыкнул. Он чувствовал, что Даф права.

— Ну допустим! А если счетчик на добро? Ну не сделал человек трех… ну пусть одного… мелкого полезного дела в день — и хлоп! — взрыв! — сказал он, задирая ее.

Дафна насторожилась. — А зачем? — спросила она.

— Ну как? Чтоб зашевелился народ!

— Гнилой план. В поступке должно быть сердце. Если человека насильно заставлять добро делать, он ero будет делать, но эйдосом потянется к мраку. Вот и получится — везде вроде бы добро, на асфальте ни плевка, к нищим очереди стоят, а эйдосы гнилые и царство Лигула.

Меф потянулся.

— Ладно. Поговорили и хватит! Вставай, мальчик Петя-чемодан, и покажи, чего ты умеешь!

Сердито засопев, мальчик Петя-чемодан вызвал топор, а Меф меч, и, расширив комнату пятым измерением, оба пошли лечиться от агрессии.

Слово стало дряблым. Оторвалось от корня и увяло, как сорванная трава. Раньше человек говорил: «Я тебе голову оторву!» — шел и отрывал. Говорил: «Жизнь за тебя отдам!» — отдавал. А теперь говорит: «Я тебя люблю!», а нет даже уверенности, что он тебя хотя бы до дома проводит.

Эльза Керкинитида Флора Цахес, «Общее человековедение»

Одно получилось не так, как ожидала Гелата: Ирка ничего не забыла. Даже ненадолго. Никакого «ощущения смягчающего сна», который должен был отгородить ее хотя бы на время. Она вспомнила все сразу — в тот первый миг, когда сознание толчком вернулось к ней. Ирка попыталась сесть — у нее вышло, но зато потом, когда она попыталась свесить ноги…

Ирка не закричала. У нее не нашлось для этого дыхания. Она откинулась на подушку, накрылась с головой одеялом и пролежала долго, очень долго. Ногами больше не шевелила. Боялась.

«Это сон! Надо просто вытолкнуть себя из сна и — все!» — убеждала она себя.

Однако для сна все было слишком детально. Ирка видела пятно от потекшей ручки на пододеяльнике, да и воздух был горячий, «выдышанный». Она приподняла край одеяла. Увидела неубранные тарелки с едой, лохматящиеся закладками книги в стопке, разбросанные диски…

Где-то за стенкой, очень близко, умными голосами бормотало радио. Ирка не выдержала. Стала осторожно шевелить пальцами ног и поняла, что пальцы не слушаются. Ниже пояса ее ног вообще не существовало: придаток, привесок, протез, русалочий хвост — все, что угодно, только не ноги.

Страшное, почти забытое ощущение, когда важная часть тебя тебе не принадлежит и ее надо перекладывать руками. Детские кошмары возвращались, только на взрослом витке.

На этот раз Ирка точно завопила бы, но тут кто-токоснулся ее накрытой головы. Ирка высунулась. Из-под кровати торчала чья-то рука, шарящая по одеялу. Рука знакомая, поцарапанная, с бахромой грязи под ногтем среднего пальца.

— Кто там?

— Тшш-ш! — прошипел голос. — Это я, Багров! Твоя бабушка ничего не знает! Я забрался через окно!

Он выползал из-под кровати, как червяк, сегмент за сегментом — руки, голова, плечи. Выполз и сел на ковре, отвоевав себе пространство от дисков и книг. Сердце Ирки рванулось к нему — за жалостью, за любовью, за утешением, но мысль, что Матвей видит ее такой, обожгла бывшую валькирию.