— Тридцать выпил ты, это точно.

— Хорошая была ночка. Все девки в лагере давали даром. Ты уже выспался, что ли?

— Нет, я не спал.

Зубр подергал себя за моржовый ус. Он видел, что другу плохо, но не решался заговорить об этом. Больно уж они умные, Ногуста с Кеброй, и вечно толкуют о вещах, которых Зубру не понять.

— Надо поспать. Тебе сразу легче станет, — сказал он наконец, зевнул и вернулся к своим одеялам.

Ногуста тоже улегся, закрыл глаза — и перед ним предстало видение. Десять всадников медленно ехали по зеленым холмам, и горы с белыми вершинами стояли у них за спиной. На головы они нахлобучили капюшоны для защиты от полуденного солнца. Потом они въехали в лес, и один из них откинул капюшон и снял шлем, открыв длинные белые волосы, серое лицо и кроваво-красные глаза. Из леса вылетела стрела. Всадник вскинул руку, и стрела, пробив ему ладонь, вонзилась в лицо. Всадник вытащил ее, и обе раны тут же затянулись.

Картина сменилась, и Ногуста увидел ночное небо с двумя лунами — тонким серпиком одной и полным диском другой. Он стоял на лесистом холме под чужими звездами, и к нему шла женщина, Ущуру, с улыбкой на лице.

Потом и это видение померкло, и Ногуста оказался в воздухе над широкой равниной. Дренайская пехота вступила в бой с центром кадийского войска. Атаку возглавлял сам Сканда. Кадийцы отступили, пропела труба, и король подал знак Маликаде, приказывая ввести в бой кавалерию на правом фланге. Но Маликада не двинулся с места, и кавалерия осталась стоять на холме.

Ногуста видел отчаяние в глазах Сканды, видел недоверие и растущее понимание того, что его предали.

А потом началась резня.

Ногуста очнулся в холодном поту, с трясущимися руками. Зубр и Кебра спали, над горами брезжил рассвет. Ногуста, откинув одеяло, бесшумно встал. Кебра зашевелился и открыл глаза.

— Что стряслось, дружище?

— Сканда убит, а мы в большой опасности.

— Убит? — Кебра вскочил на ноги. — Быть того не может.

— Маликада со своими вентрийцами предал его. Они стояли и смотрели, как убивают наших товарищей. — Ногуста медленно, припоминая каждую мелочь, пересказал Кебре свое видение.

— То, что касается измены, мне понятно, — выслушав его, сказал Кебра. — Но что это за всадники с кровавыми глазами? Не могут же они быть настоящими — как и твоя прогулка с Ущуру под двумя лунами.

— Не знаю, дружище, но думаю, что с этими всадниками мне все же предстоит встретиться.

— Ты будешь не один.

В жизни Ульменета изведала немало разных страхов. После болезни и смерти матери она стала бояться рака. Ей снились страшные сны, и она просыпалась по ночам, вся дрожа. Она обмирала при виде мышеи. А смерть ее любимого Виана вселила в нее страх перед любовью и побудила укрыться от мира в монастыре.

Сидя в своей комнате и глядя на звезды, она размышляла о природе страха.

Для нее страх всегда был связан с беспомощностью. Она ничего не могла поделать, когда мать умирала, и лишь смотрела с немым страданием, как тает ее плоть и уходит душа. После, живя с Вианом, она хлопотала над ним неустанно, следя, чтобы он хорошо ел и тепло одевался зимой. Он всегда смеялся над ее заботами. Она готовила ужин, когда услышала весть о его гибели. Отыскивая пропавшую овцу, он поскользнулся и сорвался с обрыва. Ульменета и тут ничего не могла поделать, но все-таки мучилась сознанием своей вины — ведь это она послала мужа искать овцу. Горе и раскаяние терзали ее душу.

Тогда она бежала от страха, бежала от мира и нарочно постаралась растолстеть, чтобы мужчины больше на нее не смотрели. Все что угодно, лишь бы обезопаситься от жизни с ее ужасами.

И вот теперь она сидит в этом роскошном дворце, и демоны окружают ее, подступая все ближе.

Что же ей делать? Самый легкий ответ напрашивался сам собой: бежать из дворца подальше, обратно в Дренан, и в свой монастырь. Мысль о бегстве соблазняла Ульменету. Деньги у нее есть — она могла бы добраться до моря с каким-нибудь караваном, а там сесть на корабль до Дрос-Пурдола. Морской воздух овеет ее и принесет покой.

Но тут ей представилось лицо Аксианы с большими детскими глазами и милой улыбкой, а следом — гниющее, кишащее червями тело Калижкана.

Ульменета поняла, что не сможет бросить королеву, и ее вновь охватила паника. «Где тебе бороться с демонами? — шептал ей страх. — Тебе, неповоротливой толстухе, не владеющей никакой магической силой? Зато Калижкан наделен ею с избытком — он мигом вырвет душу из твоего грузного тела и отправит ее в Пустоту. Он пошлет к тебе убийц, и их ножи воткнутся в твой толстый живот!»

Ульменета достала из ящика стола овальное зеркальце в серебряной оправе. Годами она избегала зеркал, не желая видеть собственного обрюзгшего лица. Но теперь она смотрела не на него, а в глубину своих серых глаз, вспоминая девочку, бегавшую по горным тропкам — девочку, которой двигала радость, а не страх.

Успокоившись и придя к решению, она спрятала зеркало. Для начала нужно поделиться с Аксианой своими открытиями относительно Дагориана. Офицер ни в чем не виновен, а подлинный злодей, несомненно, Калижкан. Нет, неправда, внезапно поняла Ульменета. Калижкан мертв! Кто-то овладел его телом — кто-то достаточно могущественный, чтобы очаровывать каждого, кто общается с ним.

Но если она расскажет Аксиане эту простую истину, та сочтет ее безумной. Как убедить королеву, что ей грозит страшная опасность?

Наказав себе быть осторожной, она уже собралась отправиться к Аксиане, но тут к ней постучалась служанка.

— Что тебе, девочка? — спросила ее Ульменета.

— Королева велела вам уложить свои вещи, чтобы утром их могли отправить в дом Калижкана.

— Королева сейчас у себя? — не выдавая своего волнения, спросила Ульменета.

— Нет, госпожа, она уже уехала. С господином Калижканом.

К середине второго дня голод пересилил в Дагориане осторожность. Оставив саблю и спрятав под лохмотьями нищего охотничий нож, он отважился выйти на рынок. Солнце светило ярко, и на площади было полно народу. Дагориан пробрался к мясному лотку, где на вертеле над жаровней жарилась говядина. Мясник посмотрел на него подозрительно, но за два медяка подал несколько толстых ломтей мяса на деревянной тарелке. Упиваясь божественным ароматом, Дагориан подул на горячую мякоть и отломил кусочек. Сок побежал по его заросшему щетиной подбородку.

— Вкусно? — смягчился повар.

— Лучше не бывает!

В дальнем конце площади возникла какая-то сутолока, Дагориан испугался, что это пришли за ним, и приготовился бежать. Но нет; по толпе, как огонь по сухой траве, распространялась какая-то весть. Старик, протолкавшись к их ларьку, сказал повару: