Викарий вздохнул и, взглянув на прекрасный потолок кафедрального собора. ответил:

— Сегодня епископ с утра был вял, да хранит его Пресвятая Дева.

— Очень жаль, — произнёс генерал. — Надеюсь, он поправится.

— Всё в руках Господа нашего. — отвечал прелат и тут же продолжил; — Люди ваши пришли в храм с оружием и в броне. Нехорошо это. Да и вы при мече пришли.

— Ничего, Господь меня простит, и людей моих тоже, он же всё видит. Горожане слишком задиристы, приходиться быть настороже, — генерал уже наговорился с этим попом, и он ему не понравился. Второй раз не понравился. Волков ещё больше уверился в той мысли, что пришла ему в голову при первом их знакомстве: епископ, по болезни своей или по характеру, тут не более чем ширма, а всеми церковными делами в Фёренбурге заправляет этот его викарий с благородной физиономией и зычным голосом. — Кстати, отец Фома, а не посоветуете ли мне хорошего священника? Чистого сердцем и уважаемого в городе.

— Священника? — поинтересовался прелат. — И для какой цели он вам нужен?

— Людишки мои истомились в казармах, им надобна хорошая проповедь от доброго пастыря.

— Отчего же они не приходят в церкви? — отец Фома обвёл собор руками. — Хоть сюда, ко мне. Я буду только рад.

— Нет-нет, из казарм я их выпускать без оружия не хочу, уж очень дерзки горожане, а с оружием тем более не хочу, люди мои сдерживаться не привыкли. И коли их обидят, обид спускать не будут. Нет… Пусть лучше сидят в казармах. Но священник им необходим, вот и прошу вас назвать лучшего.

«Лишь бы этот поп себя не предложил, уж он-то точно считает себя лучшим», — подумал генерал, но он ошибался, отец Фома был важен, но не глуп. И тот ответил:

— Брат Доменик, что служит при соборе Святого Адриана-крестителя, что на Кирпичной улице. Думаю, он не откажет вам.

Кажется Рыцарю Божьему с прелатом церкви говорить больше было не о чем, и рыцарь с благодарностью откланялся. Он всё никак не мог взять в толк, не понимал, почему же отец Фома и епископ так спокойно уживаются с еретиками в одном городе. Притом что еретики эти рьяны и дерзки. Неужели не чувствуют угрозы для себя, неужели не подозревают о ней? Не могли они не слышать, как лютеране расправлялись с монахами и священниками во время первой войны. А тут проживают с ними в полном благодушии. И когда барон думал обо всём этом, он никак не мог найти причины такого благодушия. То ли попам местным глаза застили богатые прибыли, что приносила им щедрая паства, и они не хотели будоражить город, что даёт им столько серебра, либо, и скорее всего… архиепископ ланнский специально назначил сюда таких отцов, что горожан беспокоить словом пламенным не будут. И те и вели себя так, словно специально потакали последователям монаха-раскольника. В общем, во всём этом он не находил никакой иной причины, кроме извечной вражды между курфюрстами, при которой один из видных отцов церкви готов был отдать значимый кусок своей паствы еретикам, лишь бы эти земли ушли из-под руки соперника.

Волков с этими мыслями сразу поехал на ту самую Кирпичную улицу и нашёл небольшой храм с очень красивыми воротами. Ворота уже почернели от времени, но старый дуб был ещё крепок, и его покрывала прекрасная резьба, изображавшая разные узнаваемые сцены из писания. Генерал спешился и, сняв берет, зашёл в храм, осенив себя крестным знамением. И увидал некоторое количество ожидающих у исповедальни. Волков сразу подумал о том, что люди, наверное, ждут своей очереди, и не ошибся. Он подошёл поближе и остановился, когда из исповедальни вышел монах в простом, хоть и тёплом монашеском одеянии. Да, это был совсем иной образ священника, который имел мало общего с образом дородного прелата отца Фомы. Выбритая макушка говорила, что отец Доменик принадлежит к одному известному монашескому ордену, а сандалии на босу ногу, несмотря на то что по полу в храме гулял лютый сквозняк, свидетельствовали о том, что человек этот в своих убеждениях стоек. Лет ему было немного, может быть, тридцать, но уже в эти года он снискал себе уважение прихожан. Едва пастырь появился, так люди — и мужчины, и женщины, что пришли в храм с малыми детьми, — потянулись к нему:

— Отец Доменик, выслушаете меня?

— Отец Доменик…

— Отец Доменик…

Но священник увидал барона и немного удивлённо спросил у него:

— А вы, добрый господин, тоже ко мне? Хотите причаститься или, может быть, исповедоваться?

— И причаститься, и исповедоваться, — отвечал ему генерал с поклоном, — но не сейчас, сегодня у вас и без меня паствы хватает. Я хотел просить вас о другом.

— О чем же? — спросил монах, внимательно глядя на Волкова.

— Я генерал фон Рабенбург, — начал барон.

— Я это уже понял, — сразу заметил отец Доменик, взглянув на Хенрика и фон Флюгена, что остались стоять у входа в церковь. — О вас весь город говорил пару дней назад. И чем же я могу вам помочь, сын мой?

— Я хочу, чтобы вы пришли в казармы и провели… ну, хоть пару служб с моими людьми, почитали им что-нибудь назидательное. А уж я бы у вас в долгу не остался.

— Так отчего же они не приходят сюда? — удивился монах. — Уж я тут им всё прочитаю, и к причастию приведу.

И Волкову снова пришлось объяснять:

— Моих людей из казармы я велел пока не выпускать, чтобы не было у них раздоров с горожанами, иначе всё это кончиться кровью может, горожане-то тут не очень дружелюбны к нам.

— Ах да. Я понимаю.

— И нужен мне священник самый лучший, чтобы моих людей к покою привёл. Вы поймите, святой отец, людей моих смирными назвать язык не поворачивается. Дома ещё кое-как справляюсь, а тут делать им нечего, спят да едят, а женщины, вино… всё это за забором, только перелезь. Но отпускать их никак нельзя. Понимаете? Горожане на меня уже с оружием кидались, но я-то человек выдержанный, и офицеры мои потерпеть могут, а солдаты… Они же как дети малые, только с оружием. И оружие своё применять они умеют. Посему прошу вас походить ко мне, хоть ненадолго;