Ельцин тогда правильно понял сигнал. Договор о распределении полномочий с президентом Шаймиевым после тяжелого торга и взаимных уступок все-таки был подписан. И с 1995 г. общероссийские выборы в Татарстане резко пошли в гору. И в смысле явки (она сразу поднялась в четыре раза), и в смысле результатов. В 1996 г. во время первого тура президентских выборов Шаймиев вежливо поддержал Ельцина в Казани — но, что называется, без фанатизма. В республиканской провинции он, напротив, позволил местным кадрам по-советски «работать» на Зюганова. В результате первый тур принес идеально комфортный для Шаймиева результат: у Ельцина 38,3 %, у Зюганова 38,1 %. Перед вторым туром мудрый начальник Татарстана оставил себе руки свободными, чтобы начать игру как бы с нуля, в зависимости от того, как ляжет карта в других регионах. Поскольку в первом туре карта явно легла в пользу Ельцина, через две недели республиканские власти вежливо подкрутили свою электоральную машинку в его сторону. С достоинством, не выворачиваясь наизнанку, без надрывной флюгер-ности, как у менее дальновидного руководства Дагестана. Хотя статистические следы все равно остались: татарстанская провинция, которая в первом туре показала себя убежденной сторонницей коммунистических идеалов, во втором решительно склонилась к демократии европейского образца. Видимо, массы внезапно прозрели.

Такие дела. Распределение административного ресурса в территориальном разрезе очень даже понятно: чем глуше провинция, тем слабее голос независимой личности. Человеческая жизнь практически полностью зависит от благорасположенности местного руководства. Чтобы всерьез отстаивать свои избирательные права (даже официально артикулированные Кремлем, который далеко), надо обладать отчаянным, почти диссидентским характером.

Глупо и нечестно, сидя в Москве, требовать политической активности от мужчин и женщин, которым в республиканской глубинке жить, работать и растить детей. Это в Центре конфликт с начальством невелика беда: выгнали с одной работы — найдешь другую. Еще и скандал в относительно независимой прессе можно поднять… А там местный султан на всю жизнь выдаст волчий билет или элементарно посадит за хранение наркотиков — как Оюба Титиева в Чечне. В самом мягком варианте не завезет в твою деревню дров/угля на зиму. Намекнув соседям на причину в виде одного слишком умного тут, которому вздумалось качать права. Вот и зимуй как знаешь, если такой принципиальный. Объясняйся с односельчанами, пиши письма в ООН.

Ничего личного, просто констатация. Так устроена страна. Такими духовными скрепами она соединена. Многонациональная, мультикультурная. То, что в начале 90-х на европейском фланге СССР (включая шесть республик-диссидентов и крупнейшие городские агломерации) воспринималось как безнадежное гнилье, тормозящее экономический и социальный рост, для элит восточного фланга было родной и понятной средой обитания. Источником стабильности, социального статуса и благ. Им эта дурь московская — так они в минуту дружеской откровенности именовали горбачевскую перестройку — была не только отвратительна, но и просто по-человечески непонятна. Зачем, когда все так хорошо, ровно и справедливо?! Достойные люди руководят, ездят в автомобилях «Волга», кушают плов, сдают сводки по выполнению социалистических обязательств и с уважением при-нимают-угощают ответственных товарищей из Центра. Трудящиеся трудятся. Со светлыми лицами, бумажными цветами и кумачовыми лозунгами приветствуют партийно-правительственные делегации вдоль дорог. Чего еще надо-то? Всегда так жили. Бывало еще и гораздо хуже — голод, война. А сейчас благодать.

Проживая в Москве или в Питере, вращаясь в кругу столичных интеллектуалов, этой асимметрии не замечаешь. А она есть! И любой начальник в Кремле, будь его фамилия Горбачев, Ельцин, Зюганов или Путин, в первую очередь сталкивается именно с этой, далеко не очевидной для большинства сограждан проблемой: как выстроить отношения с региональными, особенно национальными, элитами.

Социокультурный факт состоит в том, что советский человек в упор не видит признаков азиатской деспотии, лежащей в основе его политической реальности — особенно в сталинском изводе. Деспотия скрыта от него потемкинской деревней общенародных достижений и правдоподобными рассуждениями про интересы трудящихся. После территориального раскола 1991 г. ее ареал заметно сократился за счет отделения Средней Азии. В пределах РФ во времена Ельцина она отступила, сжалась и сберегла себя главным образом на условно восточном фланге электоральных султанатов. Чтобы затем, пересидев тяжкие и непонятные времена, обновившись и подкрепившись соками госкапитализма, двинуться на предсказуемый реванш. При одобрении и поддержке со стороны заинтересованных кремлевских вертикалистов. Реванш, впрочем, к исходу второго десятилетия XXI века опять демонстрирует свою ограниченность и очевидную (правда, еще не всем, а лишь условным «европейцам») склонность к застою. А могло ли быть иначе?

Отсюда простой вывод. Пламенно рассуждающим о благах демократизации столичным прогрессистам неплохо было бы сознавать сопутствующие риски территориального распада, во-первых, и появления полностью отмороженных (ибо суверенных) деспотий на месте освободившихся электоральных султанатов, во-вторых. Для вполне демократически настроенной русскоязычной интеллигенции в республиках Средней Азии и Кавказа горбачевско-ельцинская демократизация и связанное с ней крушение СССР стало жизненной катастрофой. Сотни тысяч людей из привилегированных сословий (инженеры, учителя, врачи, бюрократия) в одночасье превратились в бесправных и третируемых изгоев. Было бы странно ожидать от них позитивного настроя по отношению к «лихим 90-м». И это тоже объективная многомерная действительность, которую бинарные очи (в данном случае очи противников режима) не хотят видеть.

Так или иначе, покуда речь о Российской Федерации с включенным в нее «ценностным Востоком», необходимо как-то уравновешивать интересы центральных и региональных элит. То есть договариваться. У В. Путина это получилось значительно лучше, чем у Б. Ельцина. Не случайно: с момента прихода к власти в 2000 г. он последовательно реализует близкую к СССР систему вертикальных приоритетов — благо у Центра стало гораздо больше денег для скупки лояльности. Это, конечно, сразу проявилось в географической структуре электоральной поддержки. С начала нулевых годов «красный пояс» 90-х годов к югу от Москвы быстро перекрасился в «синий». То есть из зоны поддержки КПРФ и жесткой оппозиции Ельцину превратился в зону консолидированного волеизъявления за Путина и «ЕР». Аналогично и с электоральными султанатами, которые от поддержки советских номенклатурных идеалов дружно перешли к поддержке новой вертикали.

Кульбит неслучаен. Региональные начальники, от которых здесь решающим образом зависят официальные результаты «волеизъявления», на личном опыте убедились, что при новой власти с ее госкапитализмом их материальные и властные интересы ничуть не ущемлены. Напротив, они удовлетворяются значительно полнее, чем раньше! Да, в регионах не хватает денег на территориальное развитие. Но их и раньше не хватало. Зато благодаря появлению частного бизнеса и рынка с его откатами средств стало вполне достаточно для заметного улучшения жизненных стандартов номенклатурного сословия. И тем более его самых верхних этажей. С данного момента угрозу восстановления коммунистической идеократии в России можно считать утратившей актуальность — сделка по коррупционной скупке лояльности региональных элит состоялась. Кремлю пришлось заплатить за новый консенсус отступлением от демократических норм европейского образца, торможением экономического роста и обретением новой застойной стабильности. Он с удовольствием это сделал — с откровенным упором на многократно осужденный Лениным государственный капитализм и монополизм в его самом примитивном изводе.