Со вторым, обручальным, справиться оказалось намного сложнее. Пальцы дрожали, быть может поэтому тонкий золотой обод никак не хотел сниматься. Но моя решимость была сильнее.

Воспоминания острыми шипами впились в сердце. Наша свадьба — и мой путь к нему по дороге из пепла. Пророческий путь. Я ведь знала тогда, сколько боли принесёт мне наш недолгий брак! Но как мотылёк на пламя летела вперёд, где-то в самом тайном уголке души храня надежду — надежду, что на этом пути из пепла меня подхватят его руки и помогут идти. Что мы преодолеем его вместе, как это было в день нашей свадьбы.

Не вышло.

В моей жизни словно кто-то выключил свет. И стёр все краски.

Только серый пепел, и нет рядом сильной руки, на которую я могла бы опереться. Я снова одна.

Чемодан оказался слишком тяжёлым для меня, и я оставила бредовую идею взять все свои вещи. Кое-как завернула в одну из нижних юбок самое необходимое. Заледеневшие ноги, которых я почти перестала чувствовать, напомнили о том, что где-то под диваном должны быть туфли.

Хотя бы в этот раз я отправляюсь в путешествие не босиком и одетая.

Видимо, всё-таки поумнела.

Уже у самой двери вздрагиваю и снова возвращаюсь к столу. Кажется, мне слишком сильно не хотелось это делать, раз я забыла самое главное.

Снова беру перо и решительно вписываю в пустую строку свидетельства завтрашнее число.

— Без приказа Его сиятельства не могу закладывать карету…

Кучер артачится. Он единственный из всех слуг не был отпущен герцогом из Тедервин на «выходные». Всё-таки у хозяев Замка всегда должна быть возможность его покинуть на случай экстренной ситуации. Моя именно такая.

Включаю «герцогиню». Пока у меня есть полное право. Я предусмотрительно выбрала завтрашнее число. Не сегодня. Сегодня я ещё могу приказывать.

— Как герцогиня Морриган я требую к себе почтительного отношения. Немедленно выводите лошадей.

Папа говорил, что лучше всего слушаются тех, кто говорит тихим уверенным голосом — люди невольно напрягают слух и потому с большим вниманием относятся к сказанным словам. К тому же человек, за которым реальная власть и сила, не будет повышать голос, чего-то громко требовать, кричать и топать ногами. Окружающие «считывают» такое интуитивно.

Кучер — жилистый и слегка сгорбленный мужчина средних лет с седыми бакенбардами и красным, видимо от возлияний в долгие периоды ожидания, лицом. Умолкает, бросив на меня острый взгляд, и в конце концов подчиняется. А что ему ещё остаётся делать? Я немного расслабляюсь, отрешённо наблюдая за тем, как он долго и старательно запрягает коней в ту самую карету, в которой мы прибыли сюда с Дорном. До моего сознания долетают лишь обрывки его бурчания.

— …И почему этим господам вечно не живётся спокойно!.. Молодые, здоровые, денег куры не клюют, им бы в потолок плевать, да деток рожать… Так нет, и эта туда же… Хозяин тоже ни свет ни заря разбудил, лошадь ему подавай… И ведь говорю я ему, туман как сметана густой, и лошади ноги переломаете, и себе шею… не слушается! Упрямый. Вот как вы… прямиком в туман и ускакал! Без плаща, да без головного убора… в эдакий холод… А сейчас там и вовсе подморозило, скользко, а подковы летние, без шипов… Своих-то девочек я перековал уже, а господского коня без повеления не трожь…

Бурчание слилось в один неразборчивый гул, который я едва разбирала через звон в ушах.

Я не стала переспрашивать, зачем Дорну понадобилась лошадь. Это не моё дело. Больше не моё.

Я села в карету, она тронулась плавным ходом.

Под цокот копыт сознание начало сползать в сон, больше похожий на оцепенение.

Как-то я слышала на светском рауте, в легкомысленной салонной болтовне женщину сравнили с драгоценным сосудом, который наполнен светом любви. И мол, именно женщина отвечает за счастье в семье. Она должна наполнить мужчину, а если любви нет, значит плохо наполняла. Я всегда слушала и втихомолку, чтоб не обидеть остроумных светских львиц, недоумевала — что за волшебный свет такой, и почему этот сосуд положен только женщинам, и отчего он получается у них какой-то бездонный. Мужчине его и наполнять, получается, не надо. И сколько бы женщина ему на голову не наливала, у неё снова всё прибывает и прибывает. Самовосполняющийся какой-то свет.

Может, они и правы. И в каждой из нас действительно сокрыт волшебный сосуд.

Но теперь я знаю кое-что ещё, о чём не рассказывали досужие сплетницы.

Даже если твой сосуд и впрямь бездонный, а свет в нём волшебным образом зарождается снова и снова, и чем больше даёшь, тем больше остаётся, как в сказке…

Но если твой мужчина не будет нести тебя бережно в руках, если станет ронять твой сосуд, если начнёт по нему бить… Чем крепче ты, тем дольше выдержишь, конечно.

Но в конце концов через трещины утечёт даже самый бесконечный свет.

Прислонившись плечом к оконной раме, я равнодушно смотрела сквозь снегопад, как уплывает и медленно скрывается из виду пепельно-серая громада Тедервин.

Обратный путь в столицу я запомнила плохо.

Все дни в тряской карете слились в один. Я то засыпала, то просыпалась, то снова проваливалась в мутное забытье… Почти ничего не ела. Почти ни о чём не думала.

А небо всё сыпало и сыпало снег на измученную долгим осенним бездорожьем землю. Ещё вчера она расползалась грязью, пачкала и липла к ногам — а вот сегодня подмороженные, чёткие и звонкие дороги пролегли из конца в конец Королевства. Удобные, понятные пути. Для тех, кто знает, куда ехать и где цель путешествия.

Я вот не знала.

И когда ослепительная Фрагонара показалась на горизонте, вдруг осознала, что и кучеру-то не сказала конечного пункта. Он сам додумал. Что раз Её светлость изволила торопиться — не иначе, как в столицу, из которой и прибыла на свой… «медовый месяц».

Но теперь… в качестве кого я возвращаюсь? Бывшей герцогини Морриган? Смешно. И старый герцог вовсе не обязан принимать меня в гостях, совсем чужую и неуместную здесь женщину.

Да, я впервые подумала о себе, как о женщине. «Девушкой» больше считаться не могу, и отныне я обязана серьёзно пересмотреть и фасоны своих платьев, и причёску, и поведение. Почему-то только сейчас задумалась о том, что ведь в светском обществе стану парией — невинные развлечения незамужних девушек мне теперь запрещены, а круг почтенных замужних матрон меня не примет как «неблагонадёжную» и опасную для взора их мужей.

Впрочем, я всегда предпочитала одиночество и тяготилась светскими мероприятиями.

Кусая губы и совсем не чувствуя боли, я смотрела из окна кареты, придерживая шторку, на высокие белые колонны особняка Морриганов, на мерцание огней за стёклами первого этажа. Мне казалось, я различаю тихую мелодию скрипки и звяканье столовых приборов. В ранних сумерках это место казалось таким уютным и родным, и столько воспоминаний пробуждало в душе… А ведь я запретила себе вспоминать.