С замиранием сердца жду следующего прикосновения. Но оно так и не последовало. Кажусь себе застывшей статуей в музее, выставленной на обозрение. Которую нельзя трогать, а только любоваться. Но я же не каменная, я живая, живая! Мне так нужно его тепло. Я задыхаюсь без ласки. А каждый сантиметр расстояния между нами заставляет нервы гореть, до боли на коже.

Но он по-прежнему меня не касается.

А потом мягким нажимом на солнечное сплетение заставляет лечь на спину.

Значит, стол… хорошо, пусть будет стол. Сжимаю в горсти скатерть. Слежу за мужем из-под ресниц.

Дорн тоже смотрит на меня и взглядом словно приковывает к этому проклятому столу. Тяжёлый, властный Морригановский взгляд — тоже фамильный, наверное. Под его давлением мне трудно дышать.

Не отрывая своего гипнотизирующего взгляда, он склоняется надо мной, и я замираю на вдохе, чуть выгнувшись навстречу.

Проводит кончиками пальцев раскрытой ладони — от шеи вниз. По всему телу, которое так истомилось в ожидании его рук. А мне отчаянно мало этих мимолётных, почти не ощутимых касаний — так хочется, чтобы обнял покрепче! До хруста костей, до боли. Хочется почувствовать его всей кожей. Хочется услышать стук его сердца. Узнать, так ли холодно и спокойно оно, каким выглядит мой муж.

А то, что происходит сейчас… это просто медленная пытка.

Его руки завершают своё сводящее с ума медленное путешествие внизу, на моих коленях. Пальцы проникают под подол сорочки и сжимают нежную кожу.

И снова остановка, и снова промедление. Как будто он всё ещё колеблется. Как будто до сих пор не решил.

Из моей груди вырывается сдавленный шёпот:

— Если только ты сейчас передумаешь, если остановишься и снова меня бросишь — я тебя возненавижу, Дорнан Морриган! Клянусь, возненавижу. И никогда, никогда не прощу, и… ох…

Дерзкие, бесстыдные, уверенные прикосновения.

Пляска огней на потолке перед моими глазами. Подёргивается дымкой и всё дальше уплывает реальность.

Жаль сорочку. Она была красивая. Теперь обрывки где-то на полу — там же, где и осколки старинного герцогского сервиза.

Дорн по-прежнему не говорит ни слова. А мне бы только узнать, что в этом тумане жара и страсти я плыву не одна! Мне нужен маяк в тумане. Но я получаю лишь тьму, и тишину, и одиночество.

По странной прихоти моей памяти вспоминаются вдруг слова, сказанные им давным-давно, во время разговора, после которого, как я думала, мы расстанемся навсегда.

«- Ваша красота, Элис — она как прекрасный цветок, ещё не распустившийся. Бутон розы, спящий под снегом. Ваша красота, Элис… она из тех, что проявляются в глазах любящего мужчины».

Приподнимаю голову и пытаюсь поймать его взгляд. Мне так хочется увидеть в нём своё отражение! Но не получается. Он как будто не со мной.

Протягиваю руку, чтобы коснуться его волос.

— Нет. — Дорн перехватывает моё запястье и прижимает к столу. Пальцы смыкаются до боли. Наверное, останутся синяки.

Стеклянная стена так и не рухнула. Горечь отравляет миг, который должен был стать самым прекрасным в моей жизни. А Дорн… он даже не снял рубашки.

Не сразу понимаю, что изменилось вокруг. Наверное, меня саму так качает и пробивает дрожью, что трясущиеся стены и ходящий ходуном пол не вызывают удивления и даже почти не замечаются.

Кажется, всё в зале приходит в движение. Ветви Пепельной розы свиваются и развиваются, переплетаются и ползут по стенам, как живые. Хотя — почему «как»? Они и есть живые. Зал вокруг нас превращается в настоящий кокон из колючих стеблей, унизанных яркими бусинами бутонов. Защитный кокон. А Тедервин возмущённо ворчит и рокочет, как будто пытается встряхнуться и сбросить нас со своих плеч. И запах пепла всё ярче и мощней. От него нигде не скрыться.

Дорн тоже это почувствовал. Ещё сильнее сжимает моё запястье, и я боюсь, что сломает совсем.

Неужели я напророчила на свою беду, и дом действительно решил упасть нам на головы?

Но очень скоро мне становится не до этого. Совсем-совсем не до этого. И даже, честно говоря, абсолютно всё равно. Пусть хоть весь мир рушится.

Наверное, так бывает, когда молния попадает в тело человека. Больно, страшно, ослепительно прекрасно.

Когда стол не выдержал и рассыпался под нами в пыль, ростки подхватили нас, сплелись в каменно-твёрдое ложе. Я лишилась невинности на корнях Замка пепельной розы. На мою удачу, хотя бы там не было шипов — не то меня бы вдавили в них и нанизали, как бабочку на булавки.

Я всё-таки дождалась своей штормовой волны.

Это было как могучий океан, который обрушивается на берег всей своей громадой. Гребень за гребнем. Снова. И снова. И снова. Медленно, но так неумолимо-безжалостно. Потому что стихия не умеет жалеть, лишь подчинять и властвовать. Северный океан — огромный, безбрежный, одинокий… холодный.

Холод ледяным зерном прорастал в моей душе. Я не знала, как всё это должно было быть… но не так, точно не так! Ни капли нежности. Ни единого ласкового слова — хотя он видел, как мне страшно. Ни поцелуев, ни объятий. Лишь одна сокрушающая мощь.

Наши тела были так близки, как только могут быть мужчина и женщина. Но как же далеки души! Быть может, дальше, чем когда-либо.

Ни один бутон не расцвёл над нашими головами.

Даже когда я беззвучно прошептала: «Люблю!». Наверное, потому что Дорн этого не заметил.

Схлынул океан, отступили волны. Оставив меня на дне, как раздавленную морскую звезду. Не пошевелить ни рукой, ни ногой — такая тяжесть во всём теле.

И вот что удивительно — ему, моему телу, было хорошо! Даже слишком. Особенно сейчас, когда лохматая голова мужа покоится у меня на груди, а руки, протиснувшись под спину в районе талии, прижали крепко-накрепко и мы просто лежим, успокаивая наши дыхания.

Оно, это тело, получило то, чего ему хотелось уже очень, очень давно. От чего оно плавилось и переставало меня слушаться в присутствии этого мужчины. Вело себя так странно и удивляло неожиданными реакциями. А уж после тех поцелуев на коврике у камина и потом, на лестнице… Поэтому сейчас в каждой клетке моего тела бурлила жизнь, оно как сытая кошка погружено было в сладкую негу.

Как жаль, что я не состою из одного лишь тела.

Потому что на душе пустота. Мысли едва шевелятся лениво, словно сонные рыбы. Чувствую себя выжатой досуха, как лимон. Нет сил больше ничего чувствовать, ничего желать, ни на что надеяться.

Тем более, что он отнял у меня даже последнюю надежду. Я не слишком-то разбиралась в таких делах, но в процессе сориентировалась достаточно, чтобы понять. То, как всё закончилось… Дорн не оставил мне ни единого шанса зачать от него ребёнка. А ведь это была мечта, в которой я боялась признаваться даже себе. Что, когда я уеду и наш брак закончится, толком не начавшись, у меня останется хотя бы частичка его. Ребёнок, ниточка, которая всегда будет связывать нас несмотря ни на что. С этой мечтой расставаться было особенно больно.