Лука сделал долгий глоток и поставил кружку на стойку.

– Можно сказать кой-чего? – спросил он.

– Что?

– Я про Йохана.

Так я и думал.

– А что с ним?

Лука подлил себе пива, осторожно подбирая слова.

– Ну, он-то ничего не говорил, мне – так уж точно, – начал Лука, – но я-то его знаю ещё… всю жизнь знаю, короче. Ты-то тоже, конечно.

Я кивнул.

– Давай, Лука. Уж я-то знаю, чего можно ждать от моего братца, так что вряд ли ты сможешь чем-то меня удивить.

– «Руки кожевника», – сказал Лука. – Он-то, похоже, думает, это должна быть его харчевня. А ты на его законное, как он думает, место поставил Хари, а Хари-то калека, так что тебе бы ещё двоих отрядить, чтоб следили за заведением, где и одного бы хватило-то. Это он, похоже, думает так-то, вот я о чём.

Лука откашлялся и хлебнул пива, будто тревожась, что наговорил лишнего.

– Ты что же, думаешь, я этого не знаю, Лука Жирный? Огорчаешь ты меня, – ответил я. – Йохан все эти дни с самого утра только брагу и глушит. Видит Госпожа, доверять ему управление харчевней – последнее дело, чёрт побери.

– Знаю, начальник, – сказал Лука. – Я так-то не к тому, что тебе это невдомёк. Так, просто сказал, и всё тут.

Я кивнул и взглянул на Луку Жирного. Его я знал ещё с тех пор, как мы вместе сидели за школьной скамьёй – он, да я, да Йохан, ну и Котелок, конечно. До войны в круг Благочестивых он не входил, но всегда обретался где-то рядом. Ещё тогда, бывало, выполнял он мои поручения, и я понял: этому можно доверять. Задумался я, не пытается ли он таким образом намекнуть, что хотел бы увеличить свою долю обязанностей, – и ведь, может статься, он тут и прав. Эту мысль я как следует взвесил и принял решение.

– Хочу попросить тебя, Лука, кое-что для меня сделать, – сказал я. – Откажешься – зла на тебя держать не буду, а согласишься, заплачу серебром.

– Спрашиваешь, начальник, – ответил он. – Я-то тоже теперь Благочестивый, разве нет?

Да, он Благочестивый, и лучше, чем большинство остальных, понимает, что из этого следует. До войны он достаточно повидал, как делаются дела, и теперь соображает, во что ввязался, и рад, что присоединился к нам. Лука жаден, это я знал, но ему можно доверять. Во всяком случае, до определённой степени. Знать своих людей, знать, какие рычаги ими движут, – как по мне, в этом состоит важная часть умения руководить отрядом.

– Верно, – говорю я. – Все вы теперь Благочестивые, но ты к тому же родился в Эллинбурге и знаешь, как здесь всё устроено. То есть как здесь на самом деле всё устроено, а это не всегда так, как я объясняю ребятам. Они пока изучают город – все, кроме Котелка, разве что, но до войны он не был одним из нас. И о том, как ведутся дела, знает не больше, чем тот же Сэм Простак.

– Что верно, то верно, – сказал Лука Жирный. – Чего же тебе надо-то, начальник?

– Мне нужны глаза, уши и голос в поддержку, – ответил я. – Хочу, чтобы ты наблюдал за ребятами и слушал ихние разговоры, когда меня нет. Что говорят за игрой в кости и болтают по синей будке. Если кто вдруг будет со мной не согласен или станет сомневаться в правомерности моих приказов, хочу, чтобы ты растолковывал, почему он неправ. А потом рассказывал мне, кто там чего говорил. Возьмёшься за такое, Лука Жирный?

Он заколебался, сделал ещё один долгий глоток, поставил кружку на стойку и кивнул:

– А возьмусь.

Я вынул из кошелька серебряную марку и отправил ему через стойку, Лука тут же спрятал монетку. Подходящий человек для подходящего дела, как уже говорилось.

Уже почти стемнело, когда мне наконец выпала возможность побеседовать с Эйльсой наедине. За вечер набралось довольно слушков, сплетен и перемигиваний, и то, что я поднялся к ней в комнату, уже не вызвало дальнейших пересудов, а к ночи половина отряда и вовсе отправилась в Свечной закоулок, чтобы подобрать себе девку. Я заметил – с ними ушла и Анна Кровавая.

Я постучался, Эйльса открыла и впустила меня в комнату. Она улыбалась, я же встал, прислонившись к двери и скрестив на груди руки. Свой немногочисленный скарб она уже распаковала, развесила запасные платья на гвоздях, вбитых в стропила, на полу расстелила матрас. На подоконнике над умывальником выстроился аккуратный ряд пузырьков и плоских шкатулочек.

– Добро пожаловать в ряды Благочестивых, – сказал я. – Живём мы роскошно, как видишь.

– И раньше жили, и снова заживёте, – уверила она, сев на единственный в комнате стул. Я заметил – голос её звучит совсем по-другому. Теперь в нём слышались манеры уже не деревенской лохушки, а даннсбургской аристократки, и всей её неловкости тоже как не бывало.

– Что ты про меня знаешь? – спросил я.

– Всё. Прими за данность, что я знаю абсолютно всё – и тогда тебя ничто не удивит и ты не будешь уличён во лжи, о чём пожалеешь.

– Что ж, я-то о тебе не знаю ничего, так что тут ты меня уделала.

– Да.

– Тогда вот что мне расскажи, – я понизил голос. – Как простая аларийская девчонка стала Слугой королевы?

Она улыбнулась, но на этот раз в улыбке не было ни капли теплоты:

– Я родилась и выросла в Даннсбурге. Мои родители и в самом деле из Аларии, но там я никогда не бывала. И потом – «простая девчонка», Томас? Ты и правда так думаешь?

– Ну а что, тебе ж ведь лет двадцать пять?

Она фыркнула.

– Пудры, румяна и белила не случайно ценятся на вес золота, – она вновь невесело улыбнулась. – Я намного старше, чем выгляжу, и если ты меня недооцениваешь из-за лица и цвета кожи, то выходит, ты дурак, и я этому рада, потому что это значит – мои уловки работают.

– Я не дурак, – сказал я. – Это штучки ваши для меня внове, вот и всё. Слугу королевы я раньше видел только раз, и было ему больше шестидесяти.

– Было ли? Пудры, румяна и белила, Томас, парики и накладные шрамы. Возможно, он был примерно твоего возраста. Возможно, вы с Лукой сегодня утром шли за ним по Торговому ряду на пути к цирюльнику и к портному, а ты его так и не узнал.

Я пожал плечами. Может, она и права, но это не важно. Утверждает, дескать, знает, где я был сегодня утром, даже до встречи с нею, и с кем я был, и что делал. Это от меня не укрылось.

– Может быть, – признал я.

– Не может. Он мёртв.

– В такие уж времена мы живём.

– Один из его осведомителей год назад его предал, – сказала она. – Кто-то отправил его обратно в Даннсбург с четырьмя разными торговыми караванами – одновременно, по кускам. Вот такая у нас грязная работа, как ты бы выразился, и наши враги ничуть не уступают нам в жестокости.

Я прочистил горло и взглянул ей в лицо. После таких слов я действительно разглядел её немолодой возраст. Что-то эдакое было в том, как она держит голову, прикрывает шею от света лампы – с лёгкостью, говорящей об отработанном умении. Да и в том, как изящно складывает она руки на коленях – скрывает отметины времени на костяшках пальцев. А впрочем, сохранилась-то она неплохо. Очень даже неплохо, и я бы ни за что не догадался об её преклонных годах, не скажи она мне об этом сама, и ни за что не заметил бы их признаков, если бы не искал целенаправленно.