– Вот здесь, – сказал я Анне, – кончаются улицы Благочестивых. К югу от нас лежит Вонище, это моя земля. На юго-восток – Закоулки, они тоже по большей части мои вплоть до Торгового ряда. А вон там, на севере – Колёса, а потом – доки, там уже всё чужое.

Анна шла за мной по лестнице до узкой каменистой тропки, тянущейся вдоль берега, и смотрела, куда я указывал. Вверх по течению неустанно вращались десятки исполинских водяных колёс, отбрасывая длинные предвечерние тени на речную гладь. Там располагалась большая часть городской промышленности, все эти прелестные цеха со всеми своими доходами так и ждали, чтобы с них собрал кто-нибудь дань. Вся дрянь, которую они сбрасывали в речку, текла в Вонище и давала этому месту его имечко. Колёсам не бывать под Кишкорезами вечно. Эх, была б моя воля!

До войны во главе Кишкорезов стояла Мамаша Адити, о том, чтобы заходить на её угодья, и думать не стоило. Но Мамаша Адити ушла на войну, как и все остальные, и повелевала там своими людьми, словно какая-нибудь императрица. Женщин в армию не призывали, но они могли записаться добровольцами, как Анна Кровавая, вот так же сделала и она – и пока что не вернулась. Если так всё и останется, я буду очень рад. Родилась Мамаша Адити в Эллинбурге, но кожа у неё была смуглой, как у людей с чайных кораблей. Родители её, должно быть, происходили откуда-то из Аларии, можно только гадать, да не то чтобы это действительно важно. Была Мамаша Адити очень умна и столь же жестока, и, как по мне, без неё в Эллинбурге гораздо лучше. Во всяком случае, мне самому.

– А нам туда идти безопасно? – спросила Анна.

Я пожал плечами.

– А бываем ли мы в полной безопасности, Анна? – сейчас я над ней подтрунивал, хотя мне было лучше знать. – Благочестивые живут всегда на грани. Вот переедет тебя завтра, скажем, телега. Или, допустим, колдун какой-нибудь порчу наведёт.

Вряд ли я когда-либо видел, чтобы Анна Кровавая двигалась с такой быстротой. Я и выдохнуть не успел, как она припёрла меня к сырой каменной стене, одной рукой крепко сжала мне горло, а другой приставила острие кинжала к уголку глаза.

– А ну возьми свои слова обратно! – прошипела Анна, и было видно: она вне себя от ярости. – Возьми свои слова обратно, Томас Благ, а то вырежу тебе на хрен твои моргала, честное слово!

У меня ни одна жилочка не дрогнула.

– Ладно, Анна Кровавая, – мысленно я возносил молитвы Госпоже, чтобы не переплыть реку сегодня. – Всё хорошо. Прости меня, беру свои слова обратно. Не хотел тебя обидеть.

– Знаю. – Анна чуть ослабила хватку и отступила на шаг назад. – Знаю, что не хотел. Извини. Это… да не важно. Долгая история, как-нибудь потом.

Впрочем, вид у неё был ошарашенный, по ней это ясно читалось, а ошарашить Анну Кровавую было совсем непросто. Я выдохнул и оправил кольчугу там, где она меня сгребла.

– Ладно, – оставим это пока, но в то же время мне было любопытно. Отложим в самом деле на потом.

– Пойдём?

Анна молча кивнула, и мы двинулись вдоль реки по направлению к Колёсам.

На Колёсах было грязно и промозгло, впрочем, как всегда. Это была одна из самых неблагополучных частей Эллинбурга, но в то же время одно из наиболее хлебных угодий. Не то чтобы кому-то хотелось жить у кожевенного завода, но вот получать с него навар – очень даже хотелось. Колёса находились под властью у Мамаши Адити с её Кишкорезами, но она, насколько мне известно, с войны ещё не вернулась, так что я тешил себя надеждой, что и парни её по большей части всё ещё там. Тем не менее по предательской тропинке шли мы осторожно, держа наготове оружие, а в паре футов от нас накатывались на берег маслянистые воды речки-говнотечки. Приблизившись, мы уже слышали, как вертятся на осях и мерно поскрипывают сами деревянные колёса. Оттуда, где они баламутили воду, вниз по течению уносило клочья грязно-белой пены и всевозможный мусор. В основном просто дерьмо, однако нет-нет да и промелькнёт дохлая крыса. На Колёсах такое было в порядке вещей.

– Гляди в оба, – шепнул я, – и не привлекай внимания.

Чуял я: по мне так и ползают чьи-то взгляды, будто мухи жаркой абингонской ночью, отчего по коже пробежали мурашки. Слева от нас высились дома, их влажные дощатые торцы нависали над тропкой и создавали тень. За рекой, дальше на восток, было пусто. Сколько хватало глаза, простиралась открытая болотистая равнина. Река служила для Эллинбурга всё равно что четвёртой стеной, и только самые отчаянные налётчики отважились бы пройти через топи, а потом преодолеть этот широкий грязевой поток.

– За нами следят, – сказала Анна.

– Знаю, – пробормотал я. – На Колёсах кто-нибудь всегда за тобой следит. Дети, скорее всего.

Наверное, это и правда дети, но даже дети бывают опасны, если их много и у них есть оружие. Сколько их там, мне неизвестно, но с оружием у них явно всё в порядке. На Колёсах по-другому и быть не могло.

Тропка отвесно обрывалась, внизу торчали гнилые деревянные опоры, которые когда-то поддерживали причал, но слева промеж двух домов от неё ответвлялся вверх мощёный переулок. Футах в двадцати перед нами вращалось и скрипело первое громадное колесо.

– Там люди какие-то, – сказала Анна. Я обернулся и в конце переулка, ведущего в сторону Доковой дороги, увидал: в тени затаились три фигуры в плащах, и один их вид говорил о готовности к кровопролитию.

– Вонище с Колёсами не ладит, – пояснил я. – Мы ведь вдоль берега идём не просто так, воздухом подышать. Идти улицами было бы крайне вредно для здоровья. Эти молодчики вряд ли вообще знают, кто мы такие, но смотрят на нас недобрым взглядом – просто потому, что идём мы не с той стороны. Тропка вдоль реки, впрочем, обычно безопасна – Старый Курт утверждает, что к его дому каждому дорога открыта, откуда бы кто к нему ни шёл.

– Ну а эти… колёсники – они его как, слушаются?

– Ещё бы, Анна, слушаются, и, кстати, Кишкорезы тоже. Старый Курт… ну, я ведь тебе говорил, в народе его зовут «искусником». Он и есть искусник, в обоих смыслах этого слова. Умеет старик добиться уважения и настоять на своём, за что я перед ним преклоняюсь. А вот умеет ли он чародействовать – это уже другой вопрос.

– А мне и не надо, чтобы он чародействовал, – выпалила Анна. – Пусть просто нам про это всё расскажет.

– Ну что ж, это он может, – отвечаю я. – Наверно, даже в чём-то не врёт, откуда мне знать.

Я свернул в переулок, не спуская глаз с молодчиков в дальнем его конце. Где-то на полпути по узкой мощёной улочке в глухой кирпичной стене виднелся проём – дверь в дом Старого Курта. В здании, в котором он жил, до него помещалась какая-то мануфактура, но много лет назад Старый Курт нанял моего отца заложить кирпичом фасад. Потом поручил пробить дыру в стене, выходящей в переулок, и там соорудить новый вход, чтобы как с Колёс, так и из Вонища могли ходить к нему одинаково, без необходимости прорываться с боем. Так я с ним впервые и познакомился – десятилетним подмастерьем в переулке размешивал для отца известковый раствор да уворачивался от подзатыльников. Курт счёл нужным выбрать для работы жителя Вонища вместо колесника, хотя те и посмотрели на это косо. Уже тогда был он очень стар, или просто на мой детский взгляд таким казался, а мне-то самому теперь за тридцать.