— И чего он хочет?

— Чтобы я впустил его. Думаю, речь о теле.

— Ты же…

— Ни в коем случае.

— А я ему зачем? — растерялся Мэтт. — Он может, ну, завладеть мной?

— Без твоего согласия — никогда. И он силен. Для одержимости таким лоа понадобятся мощные ритуалы… или человек, как я. Который слышит без обрядов. Моего согласия было бы достаточно. А я никогда его не дам.

Даниэль запнулся. Ему в голову пришла мысль, что если бы лоа уничтожал Мэтта, он бы согласился на что угодно. А если бы Мэтта не стало… наверное, Даниэлю было бы всё равно на лоа.

Похоже, он произнес это вслух, потому что Мэтт сказал:

— Так он поэтому хочет свести меня с ума? Или убить. Как его прогнать?

— Не уверен, что это будет просто. Он слишком силен. Нужно имя. Без имени этого лоа вряд ли выйдет.

— А как его узнать?

— Я не уверен. Ничем таким никогда не занимался. Настолько сильные лоа редко встречаются, я всегда управлял теми, что слабее. Этот так просто не послушает. Он… либо что-то привлекло его, либо кто-то направил с обрядом и приказом.

— Так давай выясним!

— Меня волнует другое, — Даниэль наконец-то оставил в покое бессмысленную ложку. — Ни один лоа не смог бы так на тебя повлиять. Здесь что-то еще, в тебе самом. И для начала мы разберемся именно с этим. Тогда будешь вне опасности.

— А ты…

— А мне лоа только нашептывает. Уж как-нибудь переживу.

Мэтт молча доел омлет и кинул тарелку в раковину. Вздохнув, Даниэль решил ее помыть. Не то чтобы его настолько раздражала посуда, но это помогало думать.

— Мы пойдем к Айвори.

Мэтт за его спиной застонал:

— У меня от него мурашки по коже!

— Он видит больше других. И он мой друг. Пусть посмотрит, что с тобой не так. Почему тебя настолько захватывают глюки.

— И у тебя.

— Ну, у меня-то лоа.

— А проклятие? Если лоа направили, это может быть проклятием. Сам лоа и есть проклятие!

Даниэль поставил тарелку на полку и обернулся, вытирая руки о полотенце. Он не скрывал удивления, а Мэтт скрестил руки и упрямо выпятил подбородок. Что значило, он вполне всерьез рассматривал вероятность.

— Какое еще проклятие, Мэтт? Уж этого точно нет.

— Ты когда в последний раз спал нормально?

— Да при чем тут это…

— Я видел бабушку.

Мэтт выпалил это быстро, а потом начал сбивчиво рассказывать о том, как ему явилась Эйлин Эш на улице с проплывающими гробами.

— Я уверен, это был призрак, не глюк. И она предупреждала нас.

— Всех Эшей? Или тебя?

— В особняке всё спокойно, я сегодня был у деда. Спрашивал о проклятии.

— Отец и тетя тоже не упоминали ни о чем странном. И Ли нам бы сказала.

— Значит, — подвел итог Мэтт, — это связано с нами. Может, потом распространится на других. Или это твое проклятие. Если оно связано с гибелью Бена? Он мог быть жертвой лоа. Того лоа, которого проклятием направили на тебя.

Мэтт умел дурную привычку воображать худший исход. Фантазия у него работала отлично, так что он наверняка уже представил ужасные проклятия, которые ну совершенно точно обрушились на брата. Даниэль не разделял этой убежденности. Ему скорее выспаться нужно.

Зато странное воздействие на Мэтта вызывало беспокойство. Не важно, лоа ли это, который хочет добраться до Даниэля — он мог вытащить образы из его сознания, но они не должны были быть настолько яркими и поглощать. Разобраться стоит быстрее.

А потом, когда Мэтту ничего не будет угрожать, можно и выяснить, что это за лоа и правда ли он является частью насланного проклятия. Вроде бы лоа появился вроде как раз после смерти Бена… но Даниэль не был уверен.

Да и кто вообще мог проклянуть его настолько, что понадобилась человеческая жертва?..

— Мне нужно выпить, — заявил Мэтт.

В комнате нашлась початая бутылка бурбона. Даниэль плюхнулся прямо на пол, покосившись на то место, где нашел брата. Когда он увидел Мэтта, то соображал быстро, но теперь-то было время вспомнить всё в красках и представить, что было бы, приди он позже.

Даниэль зажмурился, обхватив себя руками и чувствуя, как его начинает бить дрожь. Картинка с мертвым Мэттом казалась слишком реальной.

— Дан? Эй, что такое?

Мэтт уселся рядом, плечом к плечу, и Даниэль выдохнул:

— Ты мог умереть.

Да, пожалуй, тогда Даниэль не стал бы раздумывать. Впустил и лоа, и кого угодно. Какая разница?

— Эй, всё же в порядке. С тобой никаких призраков да и глюков я не вижу. Сходим к твоему Айвори…

— Ты был похож на Анаис.

В комнате повисла тишина. Наконец, Мэтт открыл бутылку бурбона, сделал хороший глоток и передал ее Даниэлю:

— Она же умерла не так.

— Тогда я тоже пытался приказать. Не вышло.

— Тогда всё было иначе.

— Я н-н-надеюсь.

Даниэль хорошенько приложился к бутылке. Наверное, стоило взять себя в руки и прямо сейчас отправляться выяснять, что не так с Мэттом, но Даниэль не мог заставить себя подняться на ноги и уж тем более что-то делать. Ему хотелось напиться и просто выдохнуть.

— После аварии, — тихо сказал Мэтт, — когда я приехал в больницу, меня к тебе не пустили. Сказали, что ты под лекарствами и очнешься только к утру.

— Но ты всё равно остался.

— Отец с матерью собирались вернуться рано утром, а я поднял скандал, и мне позволили остаться. Мне казалось это важным. Я уснул прямо там в коридоре. А посреди ночи меня разбудил крик. Твой крик.

Даниэль отхлебнул еще бурбона. Он смутно помнил первые дни, но в память врезался момент, когда он открыл глаза, но по-прежнему видел мертвое тело Анаис. Ощущал внутри холод смерти, который будто схватывал сердце и не давал дышать.

Тогда в палату влетел встрепанный Мэтт.

— Ты остался до утра, — улыбнулся Даниэль. — Было странно. В детстве наоборот, это я сидел у твоей кровати, пока ты засыпал.

— Рассказывал истории и прогонял монстров под кроватью. Я помню. Ты до сих пор их прогоняешь.

Смутившись, Даниэль передал бурбон Мэтту. Ужасно хотелось закурить, но после этого вся квартирка провоняет. И рисунки.

— Ты тогда спросил, точно ли жив, — сказал Мэтт. — Уверен ли я. И спрашивал еще несколько дней.

— У меня было странное ощущение. Еще долго.

— Ты никогда не спрашивал, видел ли я призрак Анаис.

— Потому что знаю, что нет. Потому что ее сущность разорвало на части.

Даниэль снова зажмурился. Дыхание перехватило, потому что это до сих пор причиняло боль. Выходило не думать,