такая. Ведь, если подумать логически: раз Хабарова простили, то его оппонентов должны виновными признать? Фиг там! Главный автор изветной челобитной Степан Поляков был всячески обласкан и оправдан, впоследствии стал сыном боярским и капитаном в драгунском полку. Не было ничего и Зиновьеву, на которого Хабаров прямо говорил, что тот у него мехов забрал на полторы тысячи рублей.

— Каждого низвести до челяди — вот их цель, — уже вслух бормотал Дурной… будто бредил. — Кто-то сам легко гнется, кого-то — силой загнуть надо. А уж коли стал челядью, то и воруй себе смело. Умей только дорогу не переходить тем, кто способен больше хапать…

Это царство создано для Пущиных, а не для Дурных. Санька, ежась от холода, всё сильнее заматывался в плащ. И холодным потом прошибла его вдруг ясная мысль:

«Я не хочу, чтобы здесь была Москва. Очень хочу, чтобы здесь жили русские люди. Трудились, заводили семьи, торговали. Но я просто не смогу сосуществовать рядом со всеми этими воеводами, боярами и прочими кровопийцами. Которым только и нужно, чтобы обобрать эту землю. Выжать из нее все соки — ради своих московских палат белокаменных. И бросить».

Более того, образование подсказывало Саньке, что боярская Россия и выжать-то эти соки не смогла. Поход Хабарова (который был жестоким, но успешным) срезали на взлете. Кузнецу не помогли ни хлебом, ни порохом. Новообразованный даурский воевода Пашков в 1658 году увидит лишь, что от воеводства его ничего не осталось…

И руками разведет.

Спустя десятилетия новые «воры» придут на Амур. Построят Албазинский острог практически с нуля, первыми русскими начнут тут пахать и сеять. И даже ясак для царя-батюшки собирать. Мол, смотри, государь! Мы не бунтари, мы — верная челядь. И царь им даже поверит.

«Не забавно ли, что здесь воры делают то, на что неспособны бояре, — вздохнул Санька, которому было совсем не забавно. — А бояре занимаются тем, чем, по сути, должны заниматься воры».

Зябкий морозец легкой волной прокатился по клети. Или это страх студит тело? Страх от тех мыслей и планов, что начали роиться в его голове.

«Получается, и впрямь ты замыслил строить свое княжество?» — прошелестел иронично мороз.

«Не княжество!» — зло одернул его атаман.

«Неважно, — с треском ломающихся льдинок улыбнулся мороз. — Здесь это только так назовут. А жопа у тебя не треснет?».

«Время покажет» — озлился Известь, очень хорошо слыша неприятный звук лопающихся ягодиц.

«Мне трудно представить себе, что Москва сможет закрыть на такое глаза… Но даже, если это допустить — как ты от Цинов отбиться без Москвы планируешь? Ты же понимаешь, что пока вам везет только потому, что русских на Амуре особо не замечают? Что у империи войска измеряются сотнями тысяч человек!»…

— Сашика, да просыпайся ты уже! — голос Чакилган пробивался сквозь туман. — Солнце высоко! Тютя под дверью орет!

Глава 24

— Ишь, идет… Барин! — незнакомый голос произнес это, вроде как, ни к кому конкретному не обращаясь, но достаточно громко, чтобы, шедший мимо Дурной наверняка расслышал.

Атаман резко обернулся: у костра грелись десятка полтора темноводцев. Все старательно «не видели» атамана, занимаясь своими мелкими делами. Санька присмотрелся: нет, обычные люди. Не пущинские недобитки из «черного списка», которых немало еще оставалось в Темноводном. Даже вообще не сорокинцы, а более «старые» ватажники.

Слегка побагровев, Дурной отвернулся и продолжил путь. Но все-таки не выдержал и обратился к Митьке, с которым вместе шел:

— Ну, зачем они так?

— Людишки устали, — пожал плечами Тютя. — Работы полно. Кажен день куда-то да посылают. Ить посылаешь их ты.

Прямота ближника обескуражила. Санька встал на месте.

— Но я же не для себя! — не выдержал он. — Нужно есть, нужно жить где-то, нужно железо делать. Всё на общее бла… Всё для людей!

— Слишком похоже на барщину. Кому-то работа и в радость. Но мало таких.

Действительно, имелись люди, которые дорвались до дармовой земли, как вшивые до бани. Но было их немного. И те почти полностью рассосались по выселкам. А в Темноводном больше воины обитали. И тех, ежедневная работа не радовала.

— Среди нас ведь совсем мало служилых, — не унимался Дурной. — Всё больше охочие. Они же сами, своей волей пришли на эту землю! Как и «воры»…

— Рази за тем они шли? — грустно улыбнулся Тютя. — Пограбить нехристей во имя государя, да побить соболя тихонько. Одно под твоим запретом, другое — некогда. Барщина!

— Тютя… Да как ты…

— То не я, — поморщился Митька. — То народишко глаголит. И не с пуста, Сашко! Можно цельный день возиться с углем, убиться от натуги — и ничего с того не поиметь. А можно пойти в лесок, стрельнуть соболя. И ежели с умом да сторожностью донесть шкурку до Руси-матушки — это ж можно до осьми рублёв получить.

— Сказки то, — вздохнул Санька. — Почти у всех еще до Урала всё вытряхнут. Еще и в холодную упекут. Да и сколько шкурок отдать придется, чтобы до этой Руси догрести?

— Угу, — кивнул казак. — Да поди, втолкуй им. Вони в сказку верят. Ради нее и прийшли. А не чтоб горбатиться на земле, лес валить, уголь жечь. Да не себе, а заради всех.

Беглец из будущего тоже понимал это. Причем, не понаслышке. Даже самые красивые идеи не всегда служат хорошей мотивацией. Помнил, как в школе они смеялись над учителями, которые стыдили их нафталинными лозунгами строителей коммунизма. Лозунги-то неплохие… Только превратились в мертвые догмы. А за стенами школы шла живая жизнь: с джинсами и китайской жвачкой, японскими видаками и алкоголем, который уже стал не только для взрослых. Удовольствия были плохими, но настоящими, а лозунги — хорошими, но мертвыми.

Санька никогда раньше не задумывался о том, что он — единственный русский, который родился на Амуре. Пусть в далеком будущем, но он любил эту землю. Она была для него самоценна сама по себе.

А все прочие оказались тут мимоходом. Если и есть для них понятие Родина, то оно ассоциируется с очень далекими отсюда местами. И, чтобы полюбить амурскую землю, захотеть тут остаться… драться за эту землю — тут нужно чем-то замотивировать этих людей. Чем-то конкретным и полезным. Земля — это неплохо. Но земля интересует далеко не всех. Причем, тех, кому она желанна, как манна небесная, уже окончательно пригвоздили к земле боярской. Чтобы соблазнов не испытывали. Этих не вытащить. А другие…

«Самое ироничное, что я знаю, чем их можно привлечь, — вздохнул Дурной. — Но даже сам боюсь подумать об этом… Оно, как огонь: легко не только согреться, но и всю хату спалить…».

— Чужие идут! — раздалось вдруг сверху, из «гнезда».