Какой-то заключенный, не поднимая взгляда, мыл шваброй пол. На нем были белые теннисные туфли, хлюпающие при каждом шаге. Я смотрела на его руки и думала, совершили ли они убийство, изнасилование или грабеж.

Есть причина, почему я не стала адвокатом по уголовным делам, – меня отпугивала тюрьма. Мне приходилось встречаться с клиентами в окружной тюрьме, но их преступления были пустяковыми: пикетирование на митинге в защиту политического кандидата, поджог флага, гражданское неповиновение. Ни один из моих прежних клиентов никого не убивал, тем более ребенка и полицейского. Я поймала себя на размышлениях о том, каково это – быть запертым здесь навечно. Что, если бы моей парадной одеждой, и повседневной одеждой, и пижамой стал один и тот же оранжевый комбинезон? Что, если бы мне говорили, когда принимать душ, когда есть и когда ложиться спать? Учитывая, что моя деятельность касается защиты свобод личности, трудно было представить себе мир, где у человека отобрали их все.

Наблюдая, как заключенный моет пол под стульями, я размышляла о том, что именно обиднее всего было бы потерять из привычных вещей. Оказалось, банальные мелочи. Изъятие шоколада можно расценить как жестокое и странное наказание. Я с трудом пожертвовала бы своими контактными линзами; и скорее умру, чем откажусь от геля «Квидад», не позволяющего моим кудрям превратиться в спутанное крысиное гнездо. А как же остальное – например, лишиться упоительной возможности выбирать хлопья в бакалее? Быть не в состоянии ответить на телефонный звонок? Честно говоря, у меня так давно не было близких отношений с мужчиной, что, наверное, уже все затянулось паутиной. А каково это было бы – лишиться даже случайных прикосновений, даже рукопожатия?

Да что там, не сомневаюсь, я скучала бы и по ссорам с матерью.

Неожиданно на полу передо мной возникла пара ботинок.

– Вам не повезло. У него сейчас духовник, – объяснил офицер. – Борн сегодня необычайно популярен.

– Прекрасно, – осмелилась настаивать я. – Духовник может присутствовать при нашей встрече.

Я заметила, как на лице офицера мелькнула тень сомнения, но он не решился высказать свою мысль перед заключенным, а лишь пожал плечами и повел меня по коридору.

Он кивнул человеку, сидящему за пультом управления, и стальная дверь со скрежетом открылась. Мы вошли в небольшой металлический тамбур, и я затаила дыхание, когда за нами лязгнул замок.

– Немного страдаю клаустрофобией, – призналась я.

– Очень жаль, – улыбнулся офицер.

Загудела внутренняя дверь, и мы шагнули в тюрьму.

– Как здесь тихо, – заметила я.

– Это потому, что сегодня хороший день.

Он вручил мне бронежилет и защитные очки и подождал, когда я надену их. На краткий миг я запаниковала: а если этот мужской жилет не сойдется на мне? Вот будет позорище! Но к счастью, там были липучки. Как только я оделась, дверь на длинный ярус открылась.

– Не скучайте, – сказал офицер, и тогда до меня дошло, что дальше я пойду одна.

Что ж, смешно было бы пытаться убедить Шэя Борна в том, что у меня хватит смелости спасти ему жизнь, не найдись у меня отваги пройти через ту дверь.

Раздалось улюлюканье, послышался свист. Мне самой предстояло отыскать благодарную аудиторию на этом ярусе строгого режима в тюрьме штата.

– Детка, ты ко мне? – спросил один зэк, а другой спустил штаны, выставив на обозрение свои боксеры, как будто я всю жизнь мечтала о таком стриптизе.

Я не сводила глаз со священника, стоявшего впереди около камеры.

Мне надо было представиться. Следовало объяснить, зачем я обманом проникла в тюрьму. Но я была так взволнована, что все получилось совсем иначе.

– Шэй Борн? – позвала я. – Я знаю, как вам стать донором органов.

– Кто вы? – нахмурился священник.

– Его адвокат.

Он повернулся к Шэю:

– По-моему, вы сказали, что у вас нет адвоката.

Шэй наклонил голову и внимательно посмотрел на меня, словно отсеивал мои мысли, отделяя зерна от плевел.

– Пусть она говорит, – проронил он.

Тогда я набралась храбрости и, оставив священника с Шэем, вернулась к офицерам, требуя предоставить мне отдельное помещение для беседы с клиентом. Я объяснила, что они должны на законном основании выделить такое помещение и что в силу характера нашей беседы на встречу следует допустить духовника. И вот меня со священником завели в небольшой бокс с одной стороны, а Шэя через другой вход привели двое надзирателей. Когда дверь закрылась, он попятился к ней и просунул руки через окошко, чтобы с него сняли наручники.

– Хорошо, – начал священник. – Что происходит?

Проигнорировав его, я повернулась к Шэю:

– Меня зовут Мэгги Блум. Я адвокат из Американского союза защиты гражданских свобод. Я полагаю, есть способ спасти вас от казни.

– Спасибо, – сказал он, – но я добиваюсь не этого.

– Что? – уставилась я на него.

– Мне не надо, чтобы вы спасли меня целиком. Только мое сердце.

– То есть?.. Я не понимаю, – растерялась я.

– Шэй хочет сказать, – вмешался священник, – что он смирился со смертным приговором. Но после казни хочет стать донором органа.

– Кто вы такой? – спросила я.

– Отец Майкл Райт.

– Вы его духовный наставник?

– Да.

– И давно вы им стали?

– За десять минут до того, как вы стали его адвокатом, – ответил священник.

Я повернулась к Шэю:

– Объясните, чего вы хотите?

– Отдать свое сердце Клэр Нилон.

Кто такая Клэр Нилон, черт возьми?!

– А она хочет получить ваше сердце?

Я взглянула на Шэя, потом на Майкла и поняла, что этот вопрос до сих пор не приходил никому из них на ум.

– Не знаю, хочет ли она его, – ответил Шэй, – но оно ей нужно.

– А кто-нибудь с ней разговаривал? – спросила я и повернулась к отцу Майклу. – Разве это не ваша обязанность?

– Послушайте, – сказал священник, – штат должен казнить его посредством смертельной инъекции. Если это происходит, орган становится нежизнеспособным.

– Не обязательно, – медленно произнесла я.

Адвокат не должен больше клиента волноваться о судебном деле. Если я не смогу убедить Шэя войти в зал суда с надеждой на сохранение его жизни, то глупо будет огорчаться из-за этого. Однако если его миссия пожертвовать свое сердце согласуется с моей – опротестовать смертную казнь, – тогда почему бы не воспользоваться той же лазейкой в законе для достижения наших целей? Я буду добиваться для него возможности умереть на его условиях – стать донором органа, – а в процессе смогу расширить осведомленность о смертной казни, чтобы больше людей выступали против нее.