Ильтар повернулся и помахал ему рукой, приглашая занять место рядом – в этом широком тоннеле без труда могли бы разъехаться два поезда метро. Одинцов тронул каблуками бока своего скакуна.

– Солнце на треть склонится к закату, когда мы снова выедем наружу, – сказал вождь Батры поравнявшемуся с ним кузену. – Но этот ход идет дальше и дальше, под всеми хребтами с юга на север, и заканчивается на границе великих лесов. Гляди, – он кивнул на тоннель, ответвлявшийся слева и такой же широкий, как и тот, по которому они ехали, – вот путь в долину Ниры. За ним, тоже по левой руке, будет проход к Биструму, самому крупному городищу каротов. Потом пойдут ходы направо – в Таг, Рудрах, Дельт… за Дельтом путь продолжается в земли оссов, к их граду Калбе. Моя хозяйка оттуда. Батра сразу за Дельтом. За ней…

– Погоди! – Ошеломленный Одинцов перебил брата, начиная понимать, что весь огромный горный хребет, протянувшийся с запада на восток на тысячи километров, пронизан подземными ходами, что ведут в долины к поселениям хайритов. И ходы эти днем и ночью залиты светом! Он потер лоб и в недоумении уставился на Ильтара: – Кто сделал все это? Кто прорыл эти тоннели?

– Как кто? Древние… Ведь мы же в горах Древних, – ответил Ильтар и с удовлетворением добавил: – Но живут здесь хайриты. И по такому случаю я предлагаю… – Он протянул руку за спину, щелкнул пальцами, и молодой оруженосец сунул ему бурдюк.

– А откуда здесь свет?

– Потолок светится, ты же видишь. – Ильтар уже вытаскивал пробку из бурдюка.

– Но почему? Откуда берется энергия? – Забывшись, Одинцов произнес последнее слово на русском – в местных языках такого понятия не существовало.

– О, Эльс Любопытный! Эльс, Задающий глупые вопросы! Почему сияет солнце? Почему светят луны и звезды? Почему Священные Ветры пролетают над степью, лесом и горами? – Вождь гулко глотнул. – Так устроен мир, брат! Выпей и успокойся!

– С солнцем, лунами и звездами все понятно – так устроили мир боги. – Одинцов, убежденный атеист, не собирался демонстрировать Ильтару свое неверие. – А эти ходы, и свет с потолка, и двери, которые поднимаются и опускаются, сделали Древние, верно? Значит, они боги?

– Сомневаюсь, – пожал плечами Ильтар и затем, поразив Одинцова своим здравомыслием, добавил: – Кто знает, в чем суть божества? Бог может то, чего не могу я… скажем, вызвать бурю или сотворить тарха с восемью ногами. А если я завтра тоже научусь этому? Стану ли я богом? Навряд ли… – Он поднял на кузена ясные блестящие глаза. – Мы говорим о возможном, но неосуществимом – неосуществимом для нас, однако вполне подходящем для Древних. – Ильтар задрал голову к горящему ровным светом потолку. – Кое в чем они были подобны богам… зато в другом уступали даже людям…

Часа через три, одолев с полсотни километров и поднявшись, по прикидке Одинцова, на изрядную высоту, они свернули в боковой коридор и вскоре очутились под открытым небом. Всадники находились в верхней части серповидной, изгибавшейся, словно огромный бумеранг, горной долины; со скального карниза, где заканчивался подземный ход, она просматривалась до того места, где ее дальний конец плавно загибался к северо-востоку. Эта удлиненная впадина между обрывистых склонов была велика и просторна; только южная ее часть, видимая сейчас, тянулась километров на тридцать пять. Слева, с трехсотметровой высоты, обрушивался водопад, питавший полноводную реку, что текла к северу, скрываясь за изгибом долины. Одинцов был готов отдать голову на отсечение, что там расположено озеро.

Отряд двинулся вниз по прекрасной дороге, вымощенной серыми каменными плитами; сначала она серпантином извивалась по склону, потом шла вдоль берега реки. Спустившись к ней, всадники поехали друг за другом у самой воды. Слева сверкал покрытый белой галькой пологий откос; быстрые прозрачные струи позволяли разглядеть дно на глубине человеческого роста. Справа к самой дороге подступал лес. На взгляд Одинцова, который был не слишком сведущ в ботанике, деревья тут ничем не отличались от сибирских сосен, но густой подлесок выглядел необычно. Временами попадались кусты с резными, как у папоротника, листьями и огромными, длиной с ладонь, колючками. Кое-где стеной высились длинные и тонкие стволы бамбука, совсем неуместные в хвойном лесу. Приглядевшись, Одинцов понял, что эти хлысты лишь отдаленно напоминают бамбук – их кроны были пышными, как у пальм, и в них прятались гроздья крупных орехов.

Сзади защелкали боевые пружины арбалетов. Оглянувшись, он увидел, что все «оруженосцы» – так Одинцов про себя называл всадников, занимавших второе седло, – держат самострелы на изготовку. Юный помощник Ильтара повернул голову и, показав на поросшие лесом горные склоны, пояснил:

– Горные волки. В этой части долины они еще попадаются. Жуткие твари! И быстрые! – Парень скосил лукавый глаз на Чоса, потом хлопнул ладонью по ложу арбалета. – Но наши стрелы быстрей! А-хой!

И с этим боевым кличем он вскинул оружие и, почти не целясь, послал стрелу в ветку, нависавшую впереди над дорогой в сотне шагов. Затем рука его метнулась к колчану, раздался сухой треск и щелчок – арбалет был перезаряжен.

– Ну, Ульм, не балуй! – буркнул Ильтар. – Не трать стрелы зря!

– Зато, мой вождь, ты проедешь здесь, не склонив головы.

Юноша усмехнулся и, когда они прорысили мимо лежавшей на дороге стрелы, свесился с седла и ловко подцепил ее стволом арбалета. Одинцов же во все глаза уставился на перебитую ветку – толщиной она была с мужское запястье.

Отряд ехал часа два. По мере приближения к изгибу долины древний тракт начал подниматься на небольшую возвышенность, нечто вроде перевала, в котором поток прорезал узкое и глубокое ущелье. Копыта тархов звонко цокали по каменным плитам; слева, ниже уровня дороги, мощно шумела река. Лес отступал, на пологом склоне по правую руку топорщилась густая короткая трава. Всадники разрядили арбалеты – видимо, тут, вблизи жилья, волки не появлялись.

Пегий скакун вождя, по-прежнему возглавлявшего колонну, легко вынес своих седоков на гребень перевала. Ильтар натянул поводья и обернулся к Одинцову.

– Вот моя Батра, – сказал он. – Не самый большой град на земле каротов, не самый богатый и не самый красивый, но его люблю.

– Семнадцать дней, – сказал Шахов, щурясь и глядя в окно кабинета. Там бушевала пурга. Ветер яростно крутил снежные вихри, засыпал дорожки, расчищенные только вчера, укутывал сосны и ели белым пушистым саваном. Небо над парком тоже было белесое, низкое, мрачное. Погода как раз для неприятных разговоров, подумал генерал и перевел взгляд на сидевшего в кресле Виролайнена.

– Семнадцать дней, – бесстрастно подтвердил старый ученый.

– Можем поздравить друг друга с большим успехом, Сергей Борисович.

– С успехом? – Шахов с хмурым видом покачал головой. – Кому успех, кому сквозь слезы смех… Что я напишу в отчете? При всем желании, Хейно Эмильевич, я не могу считать катастрофу успехом.

– Взгляд на вещи может быть тем или иным, отражающим степень вашей пристрастности или пессимизма, но декларировать его словесно было бы большой ошибкой. Вот вы сказали – катастрофа… Хорошо, что это слышал только я, не Браун и наши партнеры, не наше начальство в Москве, не наши сотрудники… Слова, любезный Сергей Борисович, имеют прочность каменных стен, особенно сказанные публично, а тем более написанные. С другой стороны, слова настолько гибкий инструмент… – Виролайнен прикрыл глаза. По его сухим бледным губам скользнула ироническая усмешка. – Я вспоминаю былые годы, генерал… сороковые, пятидесятые… время, когда генетика с кибернетикой были продажными девками империализма… Мы их клеймили со всех академических трибун, и ваш покорный слуга тоже был к этому причастен. Признаюсь, клеймил! В сороковые клеймил, будучи младшим научным сотрудником, и в пятидесятые, уже завлабом и доктором наук. Но это не мешало мне и моим коллегам заниматься генетикой и кибернетикой. Все дело в словах, мой дорогой, в нужных словах… Вместо компьютера говорили ЭВМ, вместо процессора – счетно-логическое устройство, и никакой кибернетикой тут не пахло, наука была сугубо наша, советская – проектирование электронно-вычислительных машин. А генетику называли селекцией, мичуринским учением и еще по-всякому… Уловили мысль, генерал?