Правда, с моей беременностью и рождением Тошки «выступления» Андрея существенно сократились: теперь он позволяет себе нажраться не более двух-трех раз в год и делает это уже не дома и не в моем присутствии.

Мне же остается «вишенка на торте» – угарные ночи, в которых он, то проваливаясь в пьяный сон, то просыпаясь и брыкая меня ногами, заплетающимся языком что-то доказывает то ли своему отцу, то ли кому-то еще.

Разошлась я сегодня, пора бежать…

Скоро Тошка с прогулки вернется, а у меня обед не готов.

Надеюсь, завтра смогу продолжить про стройку.

Ведь мои отчаянные попытки выстроить жизнь заново начались гораздо раньше, чем мы купили этот дом.

В девять утра в мобильный постучалось сообщение от Жанны: «Проснулись?»

«Давно», – ответила Самоварова.

«По кофейку? Зайдете?»

«Да».

Варвара Сергеевна, сидевшая в изножье кровати, бережно закрыла Алинин дневник: она знала, сколь высока цена чистосердечных признаний.

Она покосилась на Валерия Павловича – и он тут же потянулся и открыл глаза:

– Утро доброе.

– Привет.

Самоварова незаметно сунула дневник под матрас.

– Что ты делаешь? – Доктор, хоть и был спросонья, уловил ее движение.

– Так. Изучала кое-что.

– Поделишься?

– Чуть позже.

Варвара Сергеевна машинально пригладила свои густые темные волосы, поправила пуговицу на пижаме и встала. Возле кровати стояли чужие короткие валенки, которые она нашла накануне в прихожей.

Несмотря на лето, по утрам в едва отапливаемом радиаторами домике, расположенном в самой тенистой части участка, к тому же спрятанном от солнца соснами с одной стороны и соседским забором – с другой, было прохладно.

Натянув на ступни любимые, купленные дочерью хлопковые, в сердечках, носки, Самоварова влезла в валенки и подошла к окну.

За окном было пасмурно и тоскливо.

– Что ты решил? – спросила, не оборачиваясь.

Под доктором сердито заскрипела кровать.

Самоварова спиной ощущала растерянность, которая поселилась в Валерии Павловиче с самого начала их пребывания здесь и которая не только его не отпускала, но усиливалась с каждым визитом в большой дом.

Она прекрасно понимала его внутренний конфликт: на протяжении многих лет Андрюшка жил в его памяти тем мальчишкой, который дружил с его обожаемым сыном, ел и спал в их доме, простодушно делился своими горестями и надеждами. И это было дорого его сердцу. Новый Андрей олицетворял собой то, что вызывало у доктора жгучее отторжение, – Андрей зарабатывал деньги, крутясь подле нечистых на руку чиновников, что и позволило ему отгрохать этот дом и хватать на бегу еду в самом дорогом гастрономе города. Высокомерный, поверхностный сноб, комично пытавшийся выдавать себя за чистокровного графа.

Но мужчины есть мужчины.

Формально справедливость была сейчас на стороне Андрея – если предположить, что пропавшая сбежала, а не подверглась жестокому насилию неизвестного лица.

Именно об этом они вчера и говорили уже после того, как Валерий Павлович проводил размякшую и отупевшую, но зато успокоившуюся Жанну до дверей черного хода, через который можно было попасть в ее комнату в цокольном этаже.

Доктор утомленно присел на ступеньки рядом с Самоваровой, курившей свою последнюю успокоительную папиросу.

После ухода Жанны он стал неестественно спокоен.

Не спрашивая Варвару Сергеевну, о чем она беседовала с хозяином наедине, он подчеркнул, что не только с мужской точки зрения, но и с точки зрения психологии гнев Андрея закономерен и его очень даже можно понять.

Самоварова, торопливо докурив, не стала спорить.

Пока еще было не о чем.

Вот только ночью, впервые за долгое время, они спали, повернувшись друг к дружке спиной.

– Ты все еще хочешь ему помочь? – Варвара Сергеевна отошла от окна и присела на кровать рядом с доктором.

– Варь… Давай начистоту? Помочь здесь можешь только ты. Я же приму любое твое решение без всяких оговорок и обид. Ты ведь что-то разузнала?

– Возможно.

– Так почему скрываешь?

– Потому что в голове пока полный хаос. Одни чужие эмоции и ничего определенного, за что можно было бы уцепиться. Андрей рано утром должен был уехать в Калужскую область, искать Алинину «покойную» мать. Предлагаю его дождаться. Не исключено, что Алина у нее.

– Сначала схоронила заживо, а теперь у нее же и скрывается?! Бросив на няню-мигрантку и подружку-истеричку собственного ребенка?! Тьфу ты! Ну и клиника у нынешних людей в башке! – все-таки выплеснул из себя Валерий Павлович и, преисполненный раздражения, принялся искать под кроватью куда-то задевавшийся тапок.

– Есть хочешь? – наобум спросила Самоварова.

– Нет. А ты?

– Совершенно нет аппетита. Пойду навещу нашу Жанну.

– Давай. А я овсянку долгую сварю, – буркнул Валерий Павлович и, так и не отыскав тапка, сбросил с ноги второй и босиком проследовал к кухонной раковине. У доктора была странная манера: по утрам умываться и чистить зубы не в ванной комнате, а на кухне.

– Да я ненадолго, приду и сварю сама.

В ответ Валерий Павлович, начавший полоскать рот, только махнул рукой: если с яичницей или омлетом Варвара Сергеевна еще неплохо управлялась, то каша, будь то овсяная и уж тем более каша для терпеливых – манная, получалась у нее пересоленной и с большим количеством комочков.

– Спасибо, дорогой. Кофе не вари, а то остынет.

Когда Варвара Сергеевна, стоя у двери, натягивала на себя шерстяной кардиган, доктор с легкой усмешкой в голосе сказал:

– Алина-то, оказывается, в стриптиз-клубе хостес служила. А Жанка, бери выше, – танцовщицей была. Вчера сама мне рассказала. Или ты уже знаешь?

– Знаю.

Выходя из домика, Самоварова почувствовала, как в ней снова шевельнулось что-то нехорошее, застрявшее еще с вечера.

Да, из песни слов не выкинешь, девчонки изнанку жизни повидали. Но она не любила в людях предвзятость, основанную на голых протокольных фактах.

Тем более – в самых близких людях.

* * *

В ожидании гостьи распоряжайка накрыла для кофе стол на недостроенной террасе. Прямо на замусоленной, местами изрезанной клеенке горделиво возвышался роскошный белый кофейник с витой тонкой ручкой, вокруг расположились его ближайшие родственники: две фарфоровые, на блюдечках, чашки, сахарница и молочник.

Из маленького потертого магнитофона, стоявшего на краю стола, радио «Классик» разливалось менуэтом Баха.