– Так к управляющей компании все вопросы! Хозяйка к ним в офис ходила, запросила услуги жардиньера, они и предоставили ей этого чела. А я сразу сказала, что он какой-то стремный. Кстати, эта услуга оплачивается официально по ихней квитанции.

– Кого запросила? – едва не поперхнулся холодным кофе Зуфар.

Жанна сделала взгляд томным и нарочито растянула:

– Ну, жардинь-е-ра…

– Садовника, – догадалась Самоварова.

– Ептыть, – непроизвольно вырвалось у участкового. – Жардиньера! А он-то, интересно, знает, как тут его обозвали? – хохотнул он.

– В прейскуранте управляющей компании так написано: услуги жардиньера, – важно пояснила Жанна.

– Понаберут же чурок, а мне потом разбираться! Ладно, будем проводить работу с вашей управляющей компанией, много у меня к ним вопросов накопилось. Но хозяйке передайте, пусть впредь будет поаккуратнее. Такой жардиньер дом ограбит – и поминай как звали. Были уже случаи в соседних поселках: разнорабочих хозяева нанимают, а потом руки заламывают – нам посоветовали, а мы, мол, не знали, что нелегал. А документы проверить вроде недосуг.

– Обязательно, – кивнула распоряжайка и, на всякий случай уводя разговор от темы документов, начала расхваливать прекрасный кофе, которым настойчиво хотела угостить участкового.

– Вы даже мертвого уговорите… Да, уже хочу ваш кофе, – согласился Зуфар, бросая на Жанну задумчивые взгляды.

К террасе, держа под мышками два комплекта палок для скандинавской ходьбы, бодрым шагом приближался Валерий Павлович.

– Утро доброе! Или уже день… – поприветствовал он присутствующих, но на террасу подниматься не стал. Распоряжайке он персонально, но с таким видом, будто накануне ничего особенного не случилось, помахал свободной рукой.

– Варвара Сергеевна, я так понял, вас уже накормили завтраком? – ехидно выкрикнул доктор. – Не хотите ли составить мне компанию для прогулки?

– Этот – точно гражданин эрэф, – с тем же ехидством нарочито громко пояснила Самоварова уставившемуся на доктора участковому.

– Ну и слава богу, – пожал плечами Зуфар Хамидович.

Теперь он и от завтрака, как пить дать, не откажется.

– От! Хозяйка именно с такими палками и ходила в управляющую компанию за жардиньером.

Выпалив это все еще полным задора голосом, Жанна вдруг погрустнела.

– Валерий Павлович, будьте любезны, подождите минутку. – Варвара Сергеевна кивнула Жанне в сторону входной двери. – Покажите мне, голубушка, что это за сорт кофе, который вы так нахваливаете. Вы же знаете, я – кофеман.

Прикрыв за собой дверь, она тут же поинтересовалась:

– Значит, Алина занималась скандинавской ходьбой?

– Начала заниматься. Примерно за две недели до того, как… – Жанна сглотнула.

– Я поняла.

Самоварова кончиками пальцев нежно дотронулась до ее лица:

– Ну-ну, отставить упадническое настроение! Не раскисайте раньше времени! Возможно, Алина у матери или, по крайней мере, та что-то об этом знает… Поверьте, если бы ситуация была непоправимой, внешняя разведка Андрея давно бы ему об этом доложила… Ходьбой она одна занималась или с кем?

– Одна.

– Где она ходила?

– Да вроде только здесь, по поселку.

– Как часто?

– Почти каждый день.

– Хорошо, – о чем-то задумалась Самоварова. – А к участковому присмотрись, – добавила она уже по-матерински тепло и, наскоро приобняв Жанну, поцеловала ее в напудренную щеку. – Я имею в виду как женщина присмотрись… Сейчас в органы все чаще приходят молодые честные ребята. А этот симпатичный, шустрый, да еще и с самоиронией, что в наше пафосное время тем более ценно, – и она снова невольно хмыкнула, вспомнив его визитку на столе.

Жанка мигом ожила, картинно закатила глаза и, фыркнув, как кошка, пошла искать кофе.

Из дневника Алины Р. 8 мая

В детстве я любила болеть и любила, когда болела мать: простудой, гриппом, чем угодно, только не похмельем. Разница была в запахе. Когда она отлеживалась у себя после очередных возлияний, мне и подходить к ней не хотелось: тяжелый запах перегара, казалось, пропитывал не только ее комнату, но и всю квартиру. И даже аромат духов, которыми она всегда щедро поливалась, не спасал, а только усиливал ощущение разъедавших ее пороков.

А запахи чая с мятой и медом, календулы, аэрозолей для горла, маслянистых травяных капель для носа и даже горчичников мне нравились.

Это были добрые, уютные запахи.

И еще был запах морозца из окна – мать, как и положено при карантине, часто проветривала комнаты.

Вне зависимости от того, кто из нас болел, мы подолгу (а иногда целыми днями) лежали в постели – ее или моей. Ее постель я почему-то любила больше.

Даже если она молча читала книгу, думая, что я, измученная температурой, наконец заснула, мне было спокойно и хорошо, и никакая болезнь была не страшна.

В эти, пожалуй, самые счастливые в моем детстве часы, я фантазировала, будто плыву с ней куда-то на уютной, небольшой, защищенной от всех напастей лодке, а река за нашим бортом – это поток ее мыслей, которых я не понимала, но безоговорочно вбирала в себя.

Потертый дубовый комод, стоявший напротив ее кровати, по-стариковски хитро улыбаясь, дремал вместе с нами.

Тряпичный человечек в такие дни тоже был счастлив.

Будто выпросив у матери, как долгожданную награду, ее заботу и внимание, он с довольной улыбкой тихо сновал по паркету в своих клетчатых разношенных тапках и время от времени, едва слышно, чтобы не спугнуть нашу идиллию, возникал на пороге комнаты, чтобы проверить, как там его девочки.

Когда мать просила, он без лишних споров бежал в аптеку или магазин, а если она начинала на что-то сердиться – умело уворачивался от любого возможного конфликта. И еще в эти дни он не пил. Даже пиво.

В своей семье мне, похоже, удалось стать ее полной противоположностью.

Я, самодрессированная душистая собачка, умею угадывать многие желания Андрея еще до того, как у него назреет какое-либо недовольство.

Из меня каким-то чудом вышла неплохая мать, но в ипостаси жены моя ценность (я так думаю) даже выше.

А как еще?

Бабка – за дедку, дедка – за репку…

Если не уважаешь и не ценишь супруга (или, по крайней мере, с усердием не демонстрируешь уважение), ребенок это быстро почувствует и вырастет нравственно нездоровым…

Дуалистичным.

Лживым.

Потенциально неверным.

Или во всем и всегда считающим себя виноватым.

Уж мне-то это хорошо известно!