— Он по-русски немного разговаривает. Говорит, что родился в Дагестане. Он уже немолодой. На коленях стоит, просит не убивать. Что с ним делать?

— Веди ко мне, я поговорю, хотя ни арабского, ни алавитского не знаю. И всю группу выводи.

Сержант Корнелазов затребовал индивидуальную связь. Я нажатием кнопки на коммуникаторе выразил согласие. Но уже знал, что командир второго отделения мне сообщит. И понимал, почему он затребовал индивидуальный канал.

— Товарищ Добрыня, операция закончена. Добили трех бандитов, они отстреливаться пытались. Раненые были. Один из них — повар. Или прикидывался поваром. Я посмотрел, у него все плечо синее. Только что из автомата стрелял. Посадил его на плиту и там пристрелил. Пусть жарится…

— Ты это хотел по закрытому каналу сообщить?

— Нет, товарищ старший лейтенант… Тут на втором этаже комната есть. Там женщина и три ребенка. Их осколками гранаты убило. Гражданские, понятно…

— Это семья имама. Кто их еще видел?

— Никто. Я сразу солдат по другим комнатам послал…

— Понял. Передай мой приказ. Срочно всем выходить. Если свидетели вдруг высунутся из соседних домов, знаешь, что делать. Нас в селе не было… Уходить всем быстро и аккуратно… Если потребуется, бежать ползком…

* * *

Первым на высоту, где в окружении восьми незадействованных солдат я дожидался сбора взвода, прибыла группа, которая находилась ближе других — старший сержант Лысаков с двумя солдатами и с ними сириец-алавит. Я молча показал сирийцу на камень, сам сел на соседний и выставил свой планшетник, чтобы произвести видеосъемку допроса. Иногда бывает необходимым что-то вспомнить, на чем-то заострить внимание, и видеосъемка помогает это сделать.

— Рассказывай… Кто такой, как попал в Сирию, как сюда вернулся? С какой целью?

Сириец-алавит сел на камень. Он выглядел усталым и подавленным. Скорее всего, именно подавленностью и испугом и была вызвана его усталость. Я дал ему свою флягу с водой. Он выпил все до капли. При испуге всегда во рту пересыхает, и вода в этом случае хорошо помогает.

— Я в Каспийске родился. В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году, ребенком пяти лет от роду с родителями уехал в Сирию. Мой отец был инженером-нефтяником. Он в Москве учился, потом работал в Каспийске на станции перекачки нефти. Потом его домой позвали. Дома специалисты нужны были.

Он волновался и потому говорил так быстро, словно я обещал за медленный рассказ расстрелять его. Но я проявлял терпение. Тем более что не все мои группы еще собрались. Время послушать было.

Меня смущал один факт. Если он в пять лет уехал из России, да еще так давно, то он должен был бы полностью русский язык забыть. А он говорил достаточно бегло. Но пока я не стал его об этом спрашивать, не давая возможности что-то придумать заранее. А его акцент мог бы, наверное, сказать что-то только специалистам. Мне лично он ничего не говорил. Специалисты же различают даже несколько дагестанских и чеченских акцентов и могут сказать точно, где этот человек жил и где русским языком овладевал.

— Дальше, дальше… — поторопил я.

— Дальше… Я жил в Сирии, там учился, стал инженером-механиком по промышленным холодильным установкам. Работал в Восточном Алеппо на хладокомбинате, там женился, троих детей родил. Квартиру купил… Хорошо, в общем-то, жил, не бедно. Потом пришли эти… Из ДАИШ… Наши кварталы захватили. Других алавитов казнили. У меня жена была арабка. И потому я выдал себя за араба. Меня забрали в армию. Насильно забрали. Научили из миномета стрелять. У меня хорошо получалось. Но я не хотел с алавитами воевать. И когда сирийская армия наступала, я попытался сбежать к ним, сдаться хотел. Меня поймали, пытали, а потом расстреляли. Но не смогли до конца добить. Им помешали. Отряд сирийской армии подошел, но они тоже приняли меня за мертвого и не забрали с собой. А потом подошла разведгруппа во главе с Джахпаром Махадовым. Джахпар приказал осмотреть меня. Он думал, что меня сирийцы ранили. Убедился, что я жив, и приказал с собой забрать. Меня вылечили. И Джахпар оставил меня при себе, как слугу. А когда его сюда послали, к имаму Гаджимагомедову, он меня с собой взял. Считал, что я ему за спасение должен до конца дней своих служить.

— Ты участвовал в нападении на ночной клуб? — спросил я.

Он явно испугался этого вопроса. Но ответил быстро.

— Участвовал. Но я никого не убивал. Я в потолок стрелял. А потом бросил два взрывпакета, чтобы никто ничего не заметил. Моджахеды имама Джабраила думали, что я гранаты бросал. Но это взрывпакеты были. Они никому не навредят. Только испугают.

Я вспомнил, что в показаниях охранника присутствует момент, когда один из нападавших бросал в зал гранаты, однако среди убитых и раненых нет никого, кто имел бы поражение осколками. Хотя, насчет того, что взрывпакеты никому не навредят, у меня было большое сомнение. Я сам знаю случай, когда солдату оторвало пальцы таким взрывом. Но здесь тоже все зависит от силы самого пакета. Они же разные бывают. Например, в любой казарме спецназа ГРУ солдат приучают не соваться туда, куда соваться не следует. Подходит солдат к своей кровати в казарме, а там свернутая трубочкой газета лежит. Он ее поднимает, и взрывается слабый взрывпакет. Прямо в руках. Или что-то на подоконнике появляется, или даже в солдатской тумбочке…

— Зовут тебя как? — спросил я.

— Шамхал. Когда отец в Каспийске работал, у него друг был, дагестанец Шамхал. Я в Каспийске родился. И меня в честь отцовского друга так назвали.

Все рассказанное выглядело правдой.

— А семья твоя, Шамхал, где? — спросил я почти сочувственно.

Алавит опустил голову. На глазах навернулись слезы.

— Я не знаю. Думаю, семью расстреляли или замучили в подвале. Мне это перед расстрелом обещали. Я сам, когда выздоровел, даже узнать не пытался. Так хоть надежда есть. А без надежды как жить?..

Я даже не приказал связать алавиту руки. Поверил ему. Настрадался человек. Зачем доставлять ему лишние мучения. Хотя, с другой стороны, если человек к страданиям привык, он не так остро воспринимает новые, но старые переживает каждый раз заново.

— С нами поедешь, Шамхал, — распорядился я. — С тобой компетентные органы разберутся. У меня не хватает полномочий.

Но все же я предупредил старшего сержанта Лысакова:

— За пленника головой отвечаешь. Попытается убежать, можешь его пристрелить. Но лучше передать его живым и здоровым в ФСБ. Там сумеют разобраться с его историей.

Я отошел в сторону. Ко мне как-то бочком пододвинулся сержант Корнелазов. Уже по одному его поведению я понял, что предстоит необычный разговор. Сразу подумал, что он коснется жены и детей имама, погибших в доме. Оказалось, что разговор предстоял на другую тему.

Корнелазов, оказавшись рядом, выключил на шлеме микрофон. Заметив это, я выключил свой. Разговор на тему, которую я предполагал, не должен стать достоянием ушей всего взвода. Ни к чему солдатам испытывать комплекс вины за то, что произошло. Хватит того, что этот комплекс испытываю я.