Подслушанное мной интервью Сильвии Кристель сообщало: пятьдесят четыре года, скромная голубиная жизнь в мансарде, недавняя смерть любимого, онкологическая операция, ремиссия. «Нет, я уже не Эммануэль. Чтобы забыть одну жизнь, нужно прожить еще одну, а после ее смерти я прожила уже две как минимум. Эммануэль давно мне годится в дочери, скоро станет внучкой, и, знаете, я бы не стала ее порицать. Пока вы юны, что бы вы ни делали, вы не ошибетесь, молодость всегда вас выкупит из лап судьбы. Согласившись сниматься, я думала только о том, чтобы окупить поездку в Таиланд. А в результате фильм на Елисейских Полях шел пятнадцать лет подряд. Японских туристов везли сначала на площадь Звезды, а потом выстраивали в очередь в кассу — смотреть „Эммануэль“. Книгу решила написать только ради сына, чтобы он знал о матери правду. Писала не сама, наговорила знакомому писателю на диктофон. Не ожидала, что в результате выйдет такая безнадега. Встреча с читателями, журналистами — страшное дело, все пристают с подробностями. Я горю со стыда. Я ведь очень застенчива, а они все спрашивают и спрашивают. Самая моя большая ошибка в жизни — то, что я бросила отца моего сына. Эта книга не сведение счетов, это рассказ о жизни, — сказала она, погладив обложку с изображенным на ней пустым плетеным креслом, в котором в фильме она спала обнаженной. — И рассказ не из легких: когда я приехала в Лос-Анджелес, кокаин был такой же частью светской жизни, как и шампанское. Сейчас я ничего, кроме запаха масляных красок, не вдыхаю. — Смеется. — Я пишу картины, небольшие полотна. Меня к этому приучил Фредди, он не выпускал меня, пока не сделаю пять набросков. С Фредди мы прожили двенадцать лет, внезапно он заболел, у меня обнаружили рак, я выжила, а он умер… Теперь я пишу не картины, а воспоминания: смерть меня приобняла. Главное в моей книге — прощение. Ведь что такое добро, как не прощение? В людях всегда нужно видеть доброе. Сейчас я хочу одного: не читать газет, писать, рисовать, вернуться в детство. Я снова хочу стать ребенком. Возраст в этом только помогает. Оттого я и не делаю косметической операции. И никуда не хочу уезжать из Амстердама, здесь душевно, тепло. Здесь мой сын, мои друзья».

После того как Эммануэль сгорит в кинотеатре «Рекс», в результате беспорядков, вспыхнувших в Абадане, в числе офицеров САВАКа погибнет Хасан Сагиди, отец Хашема, его растерзает толпа. Спустя четыре месяца его вдова Тахирэ-ханум с престарелыми родителями и семилетним сыном Хашемом, уплатив все спасенные сбережения проводнику, тайно перейдет ирано-советскую границу в Талышских горах.

Я не только ничего не слышал о Хашеме семнадцать лет, но даже почти не вспоминал — вспоминал, конечно, но всегда безотчетно. Необъясним прихотливый механизм памяти! В какой-то момент посреди рабочего дня — посреди Мексиканского залива, бросив взгляд на клавиатуру строчащего отчет напарника, мне вдруг могли привидеться его руки с красивыми длинными пальцами, блеск плоских чистых ногтей, которые он носил как украшение, ладонь отчего-то никогда не складывалась в лодочку: он крошит комочек земли, посыпает ссадину на колене. А вот, лежа на животе, правит палочкой скарабея: то откатывает от него навозный шарик с торчащей блескучей соломинкой в боку, то возвращает в путь. Жук, лишившись ноши, тут же превращается в инвалида, будто у него вырвали костыли. Он рыскает по сторонам, не успокаивается, поворачивается вокруг, лапки скребут по земле, ходит юлой, пробует куда-то ползти, но замирает надолго.

2

Взяв такси из аэропорта и маясь в пробке на Ленинградке, я потихоньку разгребал в Blackberry заваленный почтовый ящик. Из нескольких сотен заголовков только два не были отправлены в корзину. Первое — от коммандера Керри Нортрапа, стародавнего моего приятеля, в котором он сообщал следующее.

«Привет. С конца лета я торчу в качестве начальника склада на аэродроме, расположенном на севере Апшеронского полуострова. Каспийское море в точности соответствует твоим описаниям. Изумруд и свинец. Здесь пустынно и хорошо. Думаю, я тут аж до следующего сентября. По крайней мере, в контракте стоит дата 28 Sept 20… Кое-что уже разведал. Выходные провожу в Баку. Где находится твой остров Артем? На карте полно островов в акватории, но с таким названием нет. Какого он хотя бы размера? Формы? Я готов оказать тебе помощь с поиском LUCA. Скажем, выделить для этого субботу, чтобы скататься на нефтяные поля. Надо ли объяснять, что ты просто обязан меня навестить в своей отчизне?»

Второе письмо было от Ланкастера, моего московского собутыльника, незлобного и смышленого паренька из трейдеров.

«У нас закончился алюминий, и даже вольфрам теперь идет ниже себестоимости. Весь Glencore отправляется за нефтью на Каспийский шельф. Ergo, уикенды отменяются».

Иными словами, Ланкастер сообщал о катастрофе на российском сырьевом рынке, о которой я что-то мельком уже читал; откуда следовало, что Роберт вместе с Терезой тоже отбывают на Апшерон.

Все логично. Хаггинса командировали в Баку поднимать новые объемы спекуляций. Так что мне, само собой, полагается почти двадцать лет спустя отправиться в исток детства, оказаться среди пустоты, которая некогда была личным раем. Заглянуть в пасть смерти. А что. Раз уж Тереза там. Пересчитать клыки. Сбросить семя напоследок. В верную скважину.

Так что деваться было некуда, и за пару недель я выправил себе перевод в бакинский офис GeoFields, ибо при нынешней корпоративной интеграции и моей выслуге лет я могу работать в любой точке мира, где добывается или разведывается нефть.

Вот благодаря чему я скоро узнал, что остров, на котором прошло мое детство, теперь переименован и называется остров Пираллахи: «Алтарь Бога».

Познакомились мы с Керри случайно, но не случайно подружились. Дело было на третьем году магистратуры, когда Колот утащил меня на Fleet Week.[14]

Керри был тогда на побывке у себя в Walnut Creek и решил тряхнуть стариной. На Fleet Week на рейде Сан-Франциско происходит парад всех не занятых на боевом дежурстве военных кораблей Тихоокеанского флота США. После чего на весь уикенд город отдается на растерзание морякам, и полиция Сан-Франциско снимает с себя обязанность прищучивать жриц любви, которые теперь, не скрываясь, выходят навстречу волнам.

Музейное зрелище! На него удобней всего глазеть на О'Фаррелл у знаменитого на всю страну стрип-шоу Milk Rabbit, в котором работают девушки месяца журнала Playboy. (Керри: «Один раз в жизни это надо увидеть. Как египетские пирамиды».) Здесь на Fleet Week после представления рослые жрицы встречали готовых к абордажу мореманов.

Керри в это время посиживал по барам, наблюдая весь этот ухарский парад, поминая молодость. Как бывший моряк я испытывал лишь теоретическую близость к этому празднику некогда потенциального врага. Я — но не Колот. Ленька взял меня под уздцы, и мы обрушились с Bay Bridge в Downtown: он открыл люк, и в моей бескозырке с ленточками эсминца «Бесстрашный» и с бутылкой вина в руке салютовал косым уже порядком морячкам с авианосца Steinitz, взрывами смеха окатывавших стайки визжащих девочек, сосредоточенных на выходе из угловых баров.