Это была тщательно продуманная фраза.

Она готовилась, понял Олег. Она знала, что я буду звонить, ирепетировала речь, и придумала эту самую «истину в последней инстанции».

— Понятно, — сказал он скорее себе, чем ей.

— Что? — переспросила бывшая жена. — Что тебе понятно?..

Он так и не осознал как следует, почему они тогда развелись.Ему некогда было в этом разбираться. Некогда и страшно. Он зарабатывал деньги,и вдруг стало всего вдоволь — одежды, еды и даже машин. Времени, правда, совсемне стало, и выяснилось, что в Париж на романтический уик-энд лететь нет никакойвозможности и неохота, потому что туда то и дело приходится мотаться по делам.Впрочем, пару раз они слетали и проделывали там все, что полагаетсяпроделывать, в смысле романтики. Они завтракали с шампанским на балконе отеля«Крийон», съездили в Сен-Жермен, и на заднем сиденье такси нежно прижималисьдруг к другу, и, помнится, даже держались за руки, выпили кофе на Монмартре иобозрели великий город от подножия собора Сакре-Кёр. Что там еще у нас в спискетакого, романтического? Ах да, конечно, Люксембургский сад, вишня в шоколаде ибукетик мелких белых роз. Все было исполнено, ничего не упущено, и это былосамое худшее время в их супружеской жизни, неуклонно приближавшейся к финалу.

То ли они оба слишком многого ждали от поездки, какого-товсплеска любви и эмоций, а ничего не всплескивало. То ли к тому времени им былорешительно не о чем друг с другом говорить. То ли думали они о разном — он, попривычке, о делах, а она, от незанятости, о магазинах. Но развелись они сразупо возвращении с последнего романтического уик-энда!

Слово-то какое гадкое — уик-энд! Хорошо образованному ОлегуПетровичу чудилась в нем фальшь, киношность и вообще что-то свинское, можетбыть, потому, что свинья хрюкает именно такими звуками «уи-уи!».

Он не давал труда объяснить себе — почему вышло так, а неиначе, почему любовь, которой когда-то было так много — в ней можно былокупаться, — куда-то делась! Почему стало скучно, так невыносимо скучно, чтовыходные — худшее время — приходилось планировать гораздо более тщательно, чемсамый сложный рабочий день! Планировать именно для того, чтобы не оставатьсянаедине, не сидеть перед телевизором, глядя нелепые картины, которые тампоказывали, не начинать с утра пить, потому что больше уж решительно нечем былосебя занять, а дожить до работы как-то нужно!..

Вот квартира, и все в ней как всегда, и все привычно иудобно устроено, и когда поутру открываешь глаза и осознаешь, что сегодняникуда не надо, так и тянет немедленно повеситься в ванной на крючке длядуша!..

И начинается день, и тянется бесконечно, и кофе уже выпит, ишкольные дела дочери кое-как прояснены, хоть прояснять нечего — дочь всегдаприлично училась, без блеска, но и без грозных провалов. И вроде бы уж надокак-то возрадоваться — желанное время, «выходные с семьей», и на работу неехать, — а радости никакой! И все, что придумывается дальше — кино, гости,теннис, — все уж было в прошлые выходные и будет в следующие, и по большомусчету это никому не нужно!.. У жены каждый день выходной, дочери охота к Ленкена день рождения, а он назначен только на пять, значит, сиди до пяти сродителями, как дура, у Олега телефон за все утро ни разу не зазвонил, а ондавно привык к тому, что тот должен звонить, звать его к себе, разрывать начасти! Он привык спешить, не успевать, распределять время, а тут раз в неделю ираспределять ничего не нужно, хоть застрелись!.. Ему некогда было выдумыватьпраздники, а жена выдумывать, должно быть, не умела или не хотела, и праздники превратилисьв каторгу.

Сначала праздником были три десяточки гонорара, две изкоторых он привозил «нетронутыми». Новый год и майские выходные в паршивом домеотдыха, но все это было весело, радостно!.. Потом праздником стала шуба,ресторанчик с вкусной едой, грандиозные планы покупки новой квартиры.Праздником стали машины, дом в Подмосковье и этот самый уик-энд в Париже, будьон неладен!

А потом праздников не стало вовсе.

К сорока годам Олег Петрович точно понял, что скука — это неотсутствие веселья. Это отсутствие какого бы то ни было смысла.

Смысла в их общем существовании не стало никакого, и ониразвелись. Кажется, этого никто не заметил, даже дочь.

Потом он придумал то, что было ему удобно, — жена много летне работала, а он работал как лошадь, и тут интересы их разошлись, или дороги,что ли, разошлись, как пишут в умных журналах. В общем, что-то разошлось иобратно никак не сходилось!

Она вскоре вышла замуж за Эдика, их общего приятеля, которыйк тому времени тоже с кем-то разошелся и решил, что, если он поменяет жену,этот самый пресловутый смысл, которого не стало, появится вновь. Олег не знал,появился он или нет, но однажды встретил бывшую жену в ресторации с некиммолодым неизвестным красавцем, смутно напоминавшим Гену Березина. Тогда в ресторанеона вдруг покрылась пунцовым румянцем, засуетилась, стала пересаживаться так,чтобы он ее не заметил, и он сделал вид, что не замечает, и дал ей уйтинепобежденной, и никогда ни о чем ее не спрашивал.

Со смыслом, видимо, и у нее было неважно.

Он старался не сожалеть и не вспоминать, но иногда вдругподступала к самому горлу, к глазам мучительная тоска по прошлому, где было такрадостно, так понятно, так чисто, где так весело было обниматься в выходные надиване, шептаться и замирать, когда вдруг маленькая Машка начинала возиться ипищать в своей кроватке!.. Где весь смысл их существования был только друг вдруге, где все было ясно и надежно устроено, где ему сияли глаза жены и ончувствовал, что они, его девочки, без него пропадут и для них он самый лучший,самый нужный человек на свете!..

— Олег, — осторожно позвала жена из телефонной трубки. — Чтоты замолчал?

— Я дам ей денег, — сказал он ледяным от вдруг подступившейтоски голосом. — Сколько нужно, столько и дам.

— Да особенно не нужно, — грустно ответила бывшая жена. —Эдик сказал, что купит ей билет. Это она уж так…

— Ты скажи ей, чтобы она мне позвонила.

— Скажу.

— Ну все, — не в силах продолжать эту муку, решительнообъявил Олег Петрович. — Пока.

— Пока, — помедлив, сказала она. — Береги себя.

Он бросил нагревшуюся трубку на кровать, и она приземлиласькак раз на брошенный свитер.

Я не буду думать, приказал он себе. Изменить ничего нельзя.И никогда было нельзя!..

Или я просто не пытался ничего изменить? Не думал о близких?Или думал как-то не так, как нужно было о них думать?

Олег Петрович натянул водолазку, а поверх нее самый любимыйпиджак, будто этот пиджак мог как-то спасти его от несовершенства мира, вдругобрушившегося на него, и крикнул в глубину квартиры:

— Гена!