Огромный, рыжий как медведь, растрепанный, на босую ногу и в одной холщовой рубахе Сашка стоял на пороге крыльца в нерешимости. Я сделал вид, будто его не вижу, а моя красавица тащила его за руку.

– Иди, что ли! – кричала она. – Эй, Мишка!

Я обернулся и медленно двинулся, кивая головой.

С завязанным лицом, в надвинутом картузе, зная, что Мишка должен прятаться, Перфильев не мог увидеть сразу обман и, поддавшись на мою хитрость, пошел мне навстречу, но я не дал ему подойти. Мои опытные помощники, едва он отодвинулся от двери, отрезали ему отступление назад и шли за его спиной. Я махнул, и в то же мгновение четыре сильных руки схватили Сашку. Он заревел, как зверь, и рванулся, но его снова схватили мои силачи и поволокли со двора.

– Ну, вот и встретились! – сказал я Сашке.

Я махнул, и в то же мгновение четыре сильных руки схватили Сашку. Он заревел, как зверь, и рванулся, но его снова схватили мои силачи и поволокли со двора.

Он только сверкнул на меня глазами, а моя красавица, кажется, превратилась в соляной столб. Разинула рот, развела руки и в такой позе застыла. Уходя со двора, я оглянулся, а она еще все стояла в той же позе.

Привод Александра Перфильева был моим триумфом. С этого времени сам граф обратил на меня внимание и стал давать мне труднейшие поручения.

Александр Перфильев запирался недолго и после нескольких очных ставок покаялся во всех преступлениях.

Такова история о «душителях» и их поимке. Память изменила мне, и я упустил множество мелких эпизодов этой длинной и страшной истории, но в общем передал ее так, как она сохранилась в памяти моих современников.

В то время эти «душители» навели на жителей совершенную панику, и, когда страшная шайка была переловлена, все вздохнули с чувством облегчения, а мы – с чувством гордости и радости.

Черти Парголовского шоссе

Не раз во время дружеской беседы в кругу близких лиц приходилось мне рассказывать кое-что из пережитых приключений во время своих розысков. И часто, даже очень часто, после рассказа о какой-либо поимке отчаянного преступника или же иного рискованного предприятия с переодеванием и т. д. меня спрашивали:

– Неужели вам не было страшно?

– То есть как это – страшно? Право, не думалось ни о каком страхе. Я просто делал свое дело, вот и все…

– Но ведь вас могли убить, ранить, сделать на всю жизнь калекой… – замечали мне.

– Опять приходится повторять, что в такие моменты как-то не думается об этом…

– Значит, вы не знаете, что такое страх, и никогда не трусите?

На это я решительно ничего не могу ответить… Не трус?.. Гм!.. А вот скажу вам по истинной совести, что я всю свою жизнь страшно боялся и боюсь… мышей. У меня к ним какой-то органический страх… Я никогда не мог пожаловаться на так называемые нервы, да этого в нашей службе и не полагается, но стоило мне почему-либо вообразить, что в комнате, где я нахожусь, есть мышь, чтобы мной овладело самое неприятное беспокойство и я немедленно вскочил с места.

Мне кажется, что если бы мышь бросилась ко мне, то я в состоянии был бы от нее удирать самым позорным образом…

Ну, а испытывать страх, настоящий страх перед лицом опасности как-то мешала служба… Верьте не верьте, но это так… Так торопишься и стараешься исполнить задуманное дело, что как-то и страх пропадает. Ну, и счастье, конечно, как-то служило…

При задержании в вертепах столицы грабителей и беглых каторжников часто приходилось встречать с их стороны более или менее энергичное и даже с оружием в руках сопротивление. Но в этих случаях как-то всегда своевременно ко мне на выручку поспевала помощь.

Когда возвращаешься домой после подобных ночных экскурсий, иногда придет в голову мысль: «Что было бы со мной, если бы помощь запоздала?..» Но и только… Перекрестишься, поблагодаришь товарищей или подчиненных и забываешь…

Когда возвращаешься домой после подобных ночных экскурсий, иногда придет в голову мысль: «Что было бы со мной, если бы помощь запоздала?..» Но и только…

Впрочем, нечто вроде тяжелого мучительного страха переживал и я. Только в этих случаях приходилось попадать в несколько необычную и неслужебную, так сказать, обстановку.

Об одном из таких памятных случаев, произошедших со мной на самых первых порах моей сыскной деятельности, я и хочу рассказать…

В 1858 году в Петербурге еще не существовало сыскного отделения и розыском ведала наружная полиция в лице квартальных надзирателей и их помощников. В мой район (квартального надзирателя Спасской части) входили: Толкучий рынок и ближайшие к нему улицы, а также переулки, заселенные преимущественно подонками столицы.

Дел было много: убийства, грабежи и кражи следовали одно за другим, требуя от полицейских чинов напряженной работы.

Несколько легче было только летом. С наступлением теплой поры многие преступные элементы, как тараканы, «расползались» в разные стороны, в окрестностях же столицы, где они хотя и пошаливали, но о кровавых преступлениях редко было слышно.

Пользуясь этим, я частенько навещал мою семью, проводившую лето на даче в третьем Парголове. Наслаждаться прелестями дачной жизни приходилось, однако, недолго. Приедешь, бывало, на своем Серко (о железных дорогах тогда еще и помину не было) на дачу часам к пяти, пообедаешь с семьей, погуляешь, а уж часам к пяти вечера спешишь обратно в город, чтобы успеть рассмотреть вечернюю почту и подготовиться к утреннему докладу у обер-полицеймейстера.

15 августа, как теперь помню, в день рождения моей годовалой дочурки Евгении, к обеду забрели кое-кто из дачных соседей, и у нас вышло что-то вроде домашнего торжества. От оживленной беседы перешли к картам. Я и не заметил, как подкралась ночь. Часы пробили два.

– Неужели ты сегодня поедешь в город? Смотри, какая глухая ночь! Останься до утра! – говорила жена, увидев мои сборы к отъезду.

«А и в самом деле, не остаться ли до завтра? – подумалось мне. – А срочные дела? А составление утреннего доклада? А явка к начальству? Когда это я все успею, если еще промедлю?» – живее молнии пронеслись в голове эти мысли, и минутная нерешительность была подавлена сознанием необходимости немедленного отъезда.

«А и в самом деле, не остаться ли до завтра? – подумалось мне. – А срочные дела? А составление утреннего доклада? А явка к начальству? Когда это я все успею, если еще промедлю?»

Не прошло и четверти часа, как мой иноходец Серко, запряженный в легкий кабриолет, стоял