которых он чуть не угодил. Автор подчеркивает, что много раз был на волосок от смерти, но все же «выкручивался». Розиноер писал, что никогда не забудет тысячи ни в чем не повинных женщин, детей, стариков и грудных младенцев, зверски замученных только за то, что они были евреями. После освобождения города в июле 1944 г. Ефим добровольно вступил в Красную Армию и с боями дошел до Берлина: «Сейчас мы находимся перед фашистской берлогой.

Мне теперь нисколько не страшна смерть, потому что знаю, за что отдам свою жизнь»[355].

Розиноер пал смертью храбрых 17 марта 1945 г., но слово сдержал. В наградном листе от 25 октября 1944 г. на присвоение ордена Славы 3-й ст. мы читаем, что красноармеец Ефим Израилевич Розиноер, телефонист роты связи 508-го стрелкового Гродненского полка 174-й Борисовской Краснознаменной стрелковой дивизии 31-й армии, отличился при прорыве немецкой обороны в районе Серски-Лясе (Польша). Рискуя жизнью, он устранил неполадки и восстановил связь между атакующими батальонами, нарушенную в 12 местах. При захвате первой траншеи Ефим Израилевич спас жизнь раненому командиру роты лейтенанту Вихареву, которого немцы при контратаке хотели взять в плен [356]. Письма бывших узников гетто, ставших солдатами Красной Армии, демонстрировали не только уровень ожесточения, но и высокую мотивацию, логику и предсказуемость поведения. Они имели личный счет к нацистам, действовали хладнокровно и решительно.

Письма из районов эвакуации

Евреи, успевшие эвакуироваться или организованно выехать вместе с предприятиями и учреждениями, где они работали, не имели иллюзий. Оставшихся на оккупированной территории родных и близких они оплакивали как погибших. Весной 1942 г. М. Широкова-Клейн писала из Ташкента в Москву Алесю (Айзику) Евелевичу Кучеру, что ее дети Анечка 10 лет и Галочка 4 лет остались в местечке Шатилки Паричского района Полесской области, где жили родители Широкова-Клейна, куда дети приехали на каникулы: «Что с ними – я боюсь об этом даже думать. Борис прямо с ума сходит. Всех проклятый Гитлер разогнал с насиженных мест. Многие не увидят дорогих людей»[357].

Меир Цыпин писал из Новосибирска в Ленинград зимой 1944 г.: «Когда мы задушим Гитлера – это будет хорошей новостью. Относительно Мстиславля мы слышали так, что, когда немец вошёл, так он собрал всех евреев и их отправил на Троицкую гору и там он их всех перестрелял. В нашей семье не хватает 40 % людей. Мы надеемся, что с Гитлером рассчитаются за все»[358]. Мстиславль был оккупирован немцами 14 июля 1941 г. С первых дней начались грабежи и убийства. 15 октября 1941 г. нацисты собрали всех евреев Мстиславля и колонной погнали к Кагальному рву, где накануне ночью были вырыты ямы. Евреев подводили по десять человек, заставляли раздеться догола, отбирали ценные вещи, укладывали плотными рядами лицом вниз и расстреливали. Так были убиты сначала все мужчины, а потом женщины с детьми. Маленьких детей ударяли на глазах у матерей друг о друга и бросали в ямы живыми. Только за один день гитлеровцы убили 1300 евреев – взрослых и детей. Среди них оказались родственники Цыпиных: дед, тетя и маленькая двоюродная сестра. После расстрела вода в ближайшем колодце покраснела. Всего в Мстиславле погибло свыше 2 тыс. евреев, из которых сегодня известны имена только 650 чел[359].

Первые сообщения из освобожденных районов, появившиеся в результате наступления Красной Армии в конце 1943 и начале 1944 г., вызывали мысли о судьбе родных, застигнутых на временно оккупированной территории. Единственной надеждой, которая еще теплилась, было ожидание чуда, что в последний момент кому-то удалось выбраться с последним эшелоном, или окольными путями пройти к линии фронта, или спастись с помощью партизан. Эти переживания и горечь разочарования мы встречаем в переписке. Письма позволяют почувствовать эмоциональный фон эпохи, понять душевное состояние и настроение людей как на фронте, так и в тылу. Яков Гузман в ноябре 1943 г. писал сестре Аничке (Ханочке), что районный центр Полесской области город Хойники освобожден нашими войсками, но вряд ли кто сейчас есть из наших родных, «особенно досталось именно евреям, которых эти бандиты нещадно умерщвляют». И продолжал: «Видимо, ото всех населенных пунктов – “зона пустыни”. Печаль за этот город ложится на сердце, как тяжелый камень. Теперь буду ожидать освобождения Наровли. Что о них слышно? Когда-нибудь еще там побудем, всех увидим, узнаем об их горе»[360].

Александр Зингерман весной 1944 г. делился переживаниями со своей сестрой Дорой: «Я хожу как сумасшедший. Некому выплакать все то, что накопилось на душе… Нашу бедную мамочку немцы убили, а тело бросили в шахту. Разве она сделала худо кому-нибудь?»[361] Бася Евсеевна Зингерман, которая упоминается в письме, осталась в городе Сталино (ныне Донецк) и погибла 1 мая 1942 г. во время ликвидации гетто, тело ее сбросили в шурф шахты № 4/4 бис на Калиновке[362]. Автор письма Александр Хаимович Зингерман прошел почти всю войну, был несколько раз ранен. Последнее письмо сестре он прислал в марте 1945 г., дальнейшая судьба Зингермана неизвестна.

Органы местной власти на освобожденной территории начали очень скоро получать многочисленные запросы от эвакуированных и военнослужащих о судьбе их родных в годы оккупации. Однако за редким исключением ответы оказались неутешительными. Лейтенант Михаил Миркин летом 1944 г. писал в Черею Витебской области: «Дорогие папа и мама! Пишу с надеждой, что вас здесь нет. Если же получите письмо, то непременно ответьте, хотя бы два слова: “Мы живы”»[363]. Письмо адресату вернул начальник местной почты. В ответе говорилось, что Миркины погибли от рук немцев 6 марта 1942 г. при избиении еврейского населения, и среди них родители Михаила Сара и Лазарь, сестра Ася, братья Боря и Гриша [364]. В сентябре 1944 г. секретарь Свислочского сельского Совета Осиповичского района Минской области Бурак, отвечая на запрос красноармейца Гельфанда о судьбе Я. Ц. Литвина и Г. З. Баданина, сообщала, что в октябре 1941 г. они и члены их семей были замучены «фашистскими извергами» в ходе акции массового уничтожения[365].

Письма соседей

Наиболее достоверными считались свидетельства очевидцев из местных жителей-неевреев, которые первыми оказались на местах расстрелов и пепелищах. Это были люди, которые по канонам расовой политики нацизма не подлежали немедленному уничтожению. Они выполняли роль рабочей силы, исполнителей приказов немецкой военной или гражданской администрации. Немцы не скрывали от белорусов и русских, украинцев и литовцев планов в отношении евреев и не боялись убивать при них невинных и безоружных женщин, стариков и детей. Рассказы местных жителей содержали подробности жизни в гетто, унижений и надругательств, которым подвергали узников, грабежа их имущества, страдания от голода, холода и болезней. Это касалось не только евреев, но и членов их семей неевреев, включая