на дрова, но сейчас новые хозяева дома построили два сарая и кирпичный погреб. Мною составлен акт на сохранение дома и других построек, которые будут принадлежать нам. Акт этот я посылаю вам в этом письме». И далее: «Нардом разобран и распродан, магазины также, школы обе тоже проданы и увезены. Самые лучшие дома увезены из Подбодрянки, а осталось очень мало домов. На нашей улице дом Нарынских, Фукиных (одна половина) свезены в Марковичи, Хрыстин дом, другая половина дома Рукиных и все остальные дома до Сиротина сгорели. Дом Левитиных, Телешевских, Родиных, Ханиных, Гандлин и бывшая почта – стоят. Кое-что из нашей мебели у Хрысти, которая живет в Цыпином доме; но одно ясно: никто из оставшихся не ожидал советской власти и поэтому не ожидали, что мы отзовемся и почти все, а вернее все, барахло пропало»[396].

Имущество Литвина и Баданина в Свислочи Минской области было разграблено, но жилые постройки сохранились. В доме Литвина разместился сельсовет, а дом Баданина был занят частными жильцами[397]. Юрий Пинский делился с женой Гисей, что их дом в Киеве сохранился, как и сам город, только Крещатик и прилегающие к нему улицы разбиты: «Город, как до войны многолюден и живет полной жизнью, все есть, всего вдоволь можно достать и относительно недорого, нет только евреев»[398]. Крещатик, как главная улица Киева, начинается от Европейской площади, проходит через Майдан Независимости и заканчивается Бессарабской площадью[399]. Согласно справке бывшего начальника инженерной службы штаба обороны г. Киева майора М. Чукарева «Инженерное обеспечение обороны Киева в 1941 г.», здания в городе минировали отступавшие части Красной Армии[400]. Взрывы были настолько мощными, что центр города выгорел полностью. Через несколько дней, 27–29 сентября 1941 г., немецкий комендант Киева Курт Эберхард воспользовался поджогом Крещатика как формальным поводом для уничтожения евреев Киева в Бабьем Яру.

Жажда расплаты

Трагедия Холокоста требовала возмездия. Полковник Хаим Мордухович Шкляр писал в 1942 г. жене Раисе Исааковне Пастернак, что его берет страшная злость и хочется бить немцев за все разрушенное и уничтоженное: «Лично о себе могу писать одно, что свою роль я выполняю, и свою фамилию никогда не осрамлю». В 1943 г. Шкляр писал жене Рае и детям Вове и Люсе, что, когда он получил сразу четыре письма, у него был счастливый день. Младшего сына Вову, которому исполнилось 8 лет, Хаим Мордухович поздравлял тем, что в этот день он постарается организовать дело так, чтобы убить больше немцев, а теперь это самый лучший подарок: «Уничтожая немцев, мы создадим для наших деток такие условия, что они сумеют в нашей свободной стране расти счастливыми, для них будут снова открыты все дороги будущего»[401]. Шевах Лапидус в августе 1944 г., обращаясь к родным, писал: «Сколько нас было и что осталось от дружной, большой семьи? Где наши родители, братья, сестры? <…> Кровь стынет в жилах, и пальцы невольно сжимаются в кулаки при одном воспоминании, что наших дорогих и близких нет больше среди нас. После перенесенных горя и страданий мне смерть не страшна, и не боюсь я ее. Но я хочу жить, чтобы мстить, пока последний фашистский головорез не будет уничтожен»[402].

Моисей Гинзбург сообщал родителям в Баку в феврале 1945 г., что он уже находится в Германии: «Мы пришли, чтобы покарать злодеев за все, что они сделали у нас. Мы должны заставить этот народ ползать в ногах и повиноваться нашему знаку. И мы это сделаем. Мы отобьем у них охоту воевать, охоту делать это навсегда»[403]. В марте 1945 г. Моисей продолжал писать, что нет семьи, не потерявшей близких. Тем больше у нас ненависти к противнику – это оружие можно приравнять к артиллерии. Ненависть – это тяжелое оружие: «Мы не дадим немцам жить. Только некоторые из них останутся существовать (а не жить) чтобы отработать награбленное. Дохлых фрицев я рассматриваю на дорогах как какой-нибудь камень, в то время как убитая собака вызывает жалость»[404].

Понять авторов этих писем нетрудно. У каждого из них был собственный счет к нацистам, который нужно было оплатить. Однако, оказавшись в Германии, советские евреи в военных шинелях не следовали слепой ненависти. Сводить счеты с мирным населением, безоружным и беззащитным, разоренным войной, было бесчеловечно. Гражданское население Германии не оказывало сопротивления, оно было духовно сломлено и дезориентировано нацистской пропагандой. В письмах фронтовиков появились строки, в которых звучали не только злорадство, но и сочувствие. 5 февраля 1945 г. Моисей Гинзбург писал, что «герры» и «фрау» дрожат, когда советские солдаты входят в их деревни и города. Наслушавшись геббельсовской пропаганды, они ожидали встретить орду грабителей и убийц <…> Но солдаты Красной Армии – это не немцы, они не убивали детей, стариков, женщин[405].

* * *

Таким образом, в годы Великой Отечественной войны в обыденном сознании современников между словами «немец» и «фашист» ставился знак равенства. Военные преступления – это не только многочисленные человеческие жертвы, но и разрушенные гражданские объекты, уничтоженная инфраструктура, сожженные жилые кварталы. Германский нацизм оказался не в состоянии осуществить свои планы, не прибегая к военным преступлениям. Однако в народной памяти они были связаны прежде всего с массовыми убийствами и индивидуальным насилием, часто немотивированным, сопровождавшимся садизмом. Народная память не нуждается в официальной статистике, она имеет свое видение человеческой трагедии. Она дает объяснение военным преступлениям как явлению антигуманному, аморальному, не имеющему прецедента по масштабам и жестокости. Частная переписка 1941–1945 гг. между фронтом и тылом помогает почувствовать войну изнутри через переживания людей, понять психологический надрыв, крушение судеб, проявления геройства и человеческой низости. Письма будят эмоции и вызывают размышления. Свидетельства о военных преступлениях, нашедшие отражение в письмах, дневниках и воспоминаниях солдат Красной Армии и членов их семей, представляют собой бесценное дополнение архивных документов.

«Составить списки изменников, предателей, шпионов»: вклад советской партизанской разведки в выявление антисоветских элементов на оккупированных нацистами территориях СССР в 1941–1945 гг

Яков Александрович Фальков

PhD in history, преподаватель истории Тель-Авивского университета

Аннотация. В статье на основе привлечения литературы и многочисленных архивных источников рассматривается разведывательно-информационная деятельность советских партизан, направленная на всестороннее освещение явлений коллаборационизма на временно оккупированных нацистской Германией территориях СССР. Анализируются такие аспекты этой деятельности, как ее связь с советской разведывательной теорией, основные субъекты и объекты, временные рамки, этапы развития, масштабность, степень эффективности, а также востребованность у советского партийно-государственного аппарата и органов госбезопасности. Делается вывод об успешности усилий партизан по выявлению в тылу противника антисоветских коллаборационистских и националистических организаций и формирований, а также о значительном вкладе в освобождение оккупированных советских земель и быстрое