охранял, даже лелеял. Он всегда что-то рисовал или делал оттиски. Причем это была немыслимая по трудоемкости работа. Я называл ее китайской, имея в виду кропотливость и изысканность. Эта требующая точности и вместе с тем вдохновенная деятельность предполагала полную сосредоточенность. Гена так и трудился. Он делал бессюжетное искусство, как бы на грани абстрактного самовыражения, но вкладывал в работы определенный образный смысл. Мир в творчестве Гены узнаваем, несмотря на оригинальную трактовку. Причем изображен он невероятно тщательно. Это соединение по-своему трактованного, особого, но реального впечатления от действительности и точности изображения делало художественные видения Гены столь оригинальными.

Творил Гена в стерильно убранной мастерской и никогда не впадал в часто встречающееся в богемной среде расхлябанное художническое существование и рисование. Эта почти медицинская стерильность тоже поражала воображение. Мастерскую Гены в Чистом переулке мы, его друзья-художники, пытаясь передать ощущение величественности пространства, называли Лувром.

Со времени нашего знакомства я знал, как трудно складывалась жизнь Гены. Он приехал из Краснодара и не имел ни московской прописки, ни места жительства. Каким-то образом директор «Челюскинской» Берг приютил Гену и дал ему работу лаборанта. А я задался целью прописать Гену в Москве, хотя понимал, что это очень трудно. Но задача была поставлена! Когда я сказал о своем намерении Гене, он был поражен и не поверил в успех моего начинания. Тем не менее я стал готовить письма в его защиту и поддержку, довольно верно рассчитав, к кому следует обратиться за помощью. Я решил, что необходимо привлечь к этому делу лучших художников, писателей и поэтов. Поскольку я был знаком со всей российской литературной элитой, то просил у тех, кто ее представлял, подписать письма, объясняя, какой прекрасный Гена художник и как непроста его судьба. Кроме того, были письма и от Союза писателей, и от Союза художников в поддержку Гены. В итоге я собрал подписи Андрея Вознесенского, Беллы Ахмадулиной, Булата Окуджавы, Евгения Евтушенко. Затем письмо подписали художники Таир Салахов и Дмитрий Бисти.

С собранными документами и письмами я обратился в райисполком и межведомственную комиссию Фрунзенского района. И тогда вопрос о Гениной прописке был внесен в повестку заседаний этой комиссии! Я помню, как торжественно мы пришли на это заседание с Геной Трошковым, Беллой Ахмадулиной и Дмитрием Бисти. В зале стоял длинный стол, вокруг которого сидело много людей — членов комиссии. По каким-то причинам председательствовал на этом собрании главный прокурор района. Он зачитал все принесенные документы и довольно грубо начал задавать вопросы, стараясь выяснить детали проживания Гены в Доме творчества. Нам слова не дали и лишь разглядывали с враждебным любопытством.

Этот визит был весьма коротким, комиссия, ничего не сказав и не подведя итогов, переключилась на следующий вопрос. Тем не менее мы, хотя и пребывали в полном неведении результата, вышли с сознанием выполненного долга и отправились в ресторан Дома литераторов, чтобы избавиться от тяжелого настроения.

Когда примерно через неделю я снова пришел в райисполком, то был совершенно поражен отказом в прописке. Но еще больше меня поразил ответ секретаря комиссии, к которому я записался на прием. Улыбающаяся женщина сказала мне: «Пожалуйста, ждите, еще ничего не потеряно. У нас такая практика. Когда мы должны принять трудное решение, то сами ничего не решаем, а отсылаем документы в вышестоящую инстанцию. В данном случае мы отослали все ваши бумаги в Моссовет. Пусть они решают». Самое удивительное в этой истории то, что Моссовет дал разрешение! И Гена получил прописку в какой-то крохотной комнате в коммунальной квартире. Мы без конца отмечали это событие. Уже гораздо позже, после долгих поисков Гена нашел упомянутую мастерскую в Чистом переулке, которую спустя годы друзья назовут Лувром.

Возвращаясь к образу Гены, я вспоминаю его внешность: высокий рост, худоба, землистый цвет лица. Когда он нервничал, то не покрывался румянцем, а наоборот — бледнел. Но в те редкие минуты, когда Гена улыбался, я с восхищением наблюдал, как идет ему улыбка! Он будто бы озарялся изнутри, что было особенно ценным знаком расположения к собеседнику.

Зная, что Гене непросто и в материальном отношении, я довольно часто звал его в художественные компании, чтобы он немного развеялся. Но какой немыслимой щепетильностью Гена обладал! В момент расплаты он быстрее всех лез в карман за деньгами или даже держал их наготове, чтобы никто не подумал, что он сидит здесь как гость. Помня об этой Гениной привычке, я старался уберечь его от расходов, но для этого нужны были большая изобретательность и определенная ловкость. Я всегда жалел Гену и восхищался им.

Однажды, вернувшись в Москву из-за границы, я узнал, что Гена в Париже. Изумлению моему не было предела! Как мог он там оказаться при его скромности и сопутствующей ей бедности?! Оказалось, что за время моего отсутствия Гена связался с одним московским авантюристом, который, наобещав златые горы, заманил его во Францию, оформил жульническим способом все документы и даже получил разрешение на вывоз многих Гениных картин. Я представлял Гену благоденствующим и очарованным Парижем. Но не тут-то было! Авантюрист оставил Трошкова без денег, украл все его картины, после чего тот, несчастный и измученный неудачами, чудом вернулся в Москву.

Гена имел стихотворный талант. В душе он был поэтом — это отражалось в его облике и поведении. Очень замкнутый, он поначалу писал стихи тайно, никому их не показывая. И лишь спустя долгое время после нашего знакомства дал прочесть что-то из написанного. На мой взгляд, это были стихи сложившегося поэта, но находящегося под влиянием поэзии Бродского. Однако в поздних вещах Гена начал освобождаться от литературных влияний. Стихи разных лет он разместил на своем сайте. Мне бы хотелось, чтобы они были напечатаны и стали доступны для многих.

Поражает многогранность творчества Гены! Все художественные техники были ему подвластны. Он проявил себя в офорте, в литографии, в гравюре на линолеуме, в ксилографии, в гравюре на мягком лаке и в гравюре сухой иглой. Гена освоил совершенно индивидуальные техники акварели и гуаши, искусство декоративной росписи по ткани — батик, постоянно занимался масляной живописью. Работал в скульптуре и отлил в бронзе несколько вещей. Сделал картоны для гобеленов, после чего его вторая супруга Людмила соткала огромный гобелен, который сейчас находится во Всероссийском музее декоративно-прикладного и народного искусства. Обладая собственным мировоззрением в искусстве, Гена старался воплотить свои идеи во всех художественных жанрах и подвластных ему техниках.

Художника Геннадия Трошкова поддерживали коллекционеры: и русские, и зарубежные. Но, конечно, это происходило эпизодически, и он все равно испытывал